Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

Откуда знала Москва о прошлом и настоящем? Здесь следует сказать.что, если перед войной немцы лучше нас знали, что у нас делается, то в ходе войны мы научились хорошо заниматься разведкой. Так, мы досконально все знали о готовящемся летнем наступлении немцев в 1943 году. Все узлы дорог, все немецкие тылы были напичканы нашими агентами. Костя рассказывал даже о таком случае: в тыл к немцам были заброшены разведчик и радистка. Для большего правдоподобия, что это местные, им дали с собой подброшенного в приют ребеночка. Переводчики, «дезертиры, ненавидящие советскую власть», были специально посланы в немецкий тыл. Наверняка во всех школах, готовивших из бывших пленных шпионов и диверсантов, были наши лю-ди.Странно, если б это было не так. Любопытно, что в 1949 году на Лубянке мне предъявили для опознания фотографии Николая и Васьки. Фотографии были явно того времени, когда они учились в шпионско-диверсяонной школе — оба еще в нашей форме, но уже без петлиц и без погон. Как попали эти фотографии к нам? А ведь оба они в школе были под своими фамилиями.

В «Известиях» от 28 декабря 1986 годаполковник в отставке УКГБ по Горьковской области С.С.Булычев повествует об одном из героев «Педагогической поэмы» А.Макаренко — Карабанове-Кабалине. Сдавшись в плен, он завербовался по заданию в одну из таких школ под Варшавой (ее филиал находился в Кенигсберге), окончил ее и как руководитель группы был с ней заброшен аж в Горьковскую область. Приземлившись, все они явились в местные органы НКВД и далее вели уже «радио-игру» с немецкой разведкой. Все ученики такой школы, конечно, стали известны нашим органам.

Так могли узнать о прошлом. А о настоящем? Откуда Москва узнала, что в группе бежавших из Кенигсберга есть шпион (а во второй радиограмме фамилия Васьки, а потом, как рассказала Лена, и Николая)? Эти сведения могли быть из достаточно высоких и весьма компетентных сфер, обладавших к тому же и средствами связи.

Все это лежит за семью печатями в каком-то архиве-хранилище и вряд ли когда-либо увидит свет. Во всяком случае, разведка наша, действительно, работала хорошо.

В книге А.Омильяновича «В тылу врага», Воениздат,1975 г. Жулик упоминается как Рудый — Клемент Котарский, а Знайдек — Эдвард Савицкий из деревни Немцовчизна под Сувалками.

Много позже я разговорился с Владимиром Константиновичем об этой вербовке — разговор был в конце 60-х годов. Вот его мнение: «Правильно сделал, что отказался. И наши тебе не доверяли бы и те — тоже». Наверное, знал, что говорил.

Позже этот музей переехал в Вильно.

В Чехословакии я вновь побывал в 1975 году и еще несколько раз позже. Как изменилось их отношение к нам, как мы много потеряли после 1948 и 1968 годов! Приходят на память слова Бакунина из «Исповеди», написанной им в Петропавловской крепости в 1851 году (Жак Дюкло. Бакунин и Маркс. Тень и свет. 1975): «Я спрашивал себя также: какая польза России в ее завоеваниях? И если ей покорится полсвета, будет ли она тогда счастливее, вольнее, богаче? Будет ли она даже сильнее? И не распадется ли тогда могучее Русское царство, и ныне уже столь пространное, почти необъятное, не распадется ли оно, наконец, когда еще более распространит свои пределы? Где последняя цель его расширения? Что принесет оно порабощенным народам заместо похищенной независимости? О свободе, просвещении и народном благоденствии и говорить нечего, разве только свою национальность, стесненную рабством! Что приобретут они, что приобретет сама Россия через такое насильственное смешение? А Россия? Россия должна будет носить на плечах своих всю тяжесть сей необъятной, многосложной насильственной централизации. Россия сделается ненавистной всем прочим славянам, так, как она теперь ненавистна полякам; будет не освободительницей, а притеснительницей родной славянской семьи; их врагом против воли, на счет собственного благоденствия и на счет своей собственной свободы, — и кончит наконец тем, что, ненавидимая всеми, сама себя возненавидит, не найдя в своих победах ничего, кроме мучений и рабства! — Таков ли должен быть конец едва только что народившейся славянской жизни и славянской истории?».

Лена сообщила, что в Институте Физкультуры учится Миша Когут. Молодой парень-десантник Ленька Жуков женился на радистке отряда Вале. Они жили в Казарменном переулке с матерью Вали, простой, симпатичной женщиной в большой полуподвальной комнате и с только что родившейся дочкой. Здесь мы иногда собирались, вспоминали старое, выпивали, ходили в гости в общежитие к Мише Когуту. До войны он учился в Минске. Когда нас, партизан, по выходе в тыл вербовали вновь лететь за фронт, Миша сумел отказаться и вернулся заканчивать институт. Теперь я советовал ему идти в аспирантуру. Совету он не последовал, но потом всегда его вспоминал. У Вали обитала ее подруга и ее же партизанская начальница — Люба Стефанович. Я хорошо помнил ее по отряду. Еще до памятных событий с Николаем Шестаковым и Васькой Бронзовым Люба стала близко сходится с Димкой Цивилевым. Теперь же в Москве она с улыбкой говорила: «Вот уж пустой был человек». Заходил я и на Донскую улицу к Лене Потаниной. Она жила с матерью, пожилой, интеллигентной и симпатичной женщиной. Вся обстановка дома говорила о культуре и интеллигентности. Был я и у нашего командира, Владимира Константиновича Орлова (Цветинского). Его демобилизовали из армии (говорили, что он повздорил с начальством) и теперь работал простым рабочим на заводе «Карбюратор» — большая несправедливость по отношению к этому, несомненно, выдающемуся человеку.