Николай Попель - Танки повернули на запад

Обедая с одним из командиров батальонов, я заметил:

— Борщ у вас знатный.

— У меня повар будь здоров, в ленинградском ресторане работал, — улыбнулся польщенный комбат.

— То есть как у вас?

— Грех такого мастера на солдатской кухне держать. Я и решил его к себе забрать, личным поваром сделать.

— Разве вам положен свой повар и два ординарца? — Ну, товарищ генерал, это формальности — положено не положено. Мне и оборону в десять километров занимать не положено, а занимаю….

Самоуверенный капитан, жаловавшийся на нехватку людей («каждый солдат на счету»), не сомневался в своем праве держать для обслуживания собственной персоны не только «личного повара», но и двух ординарцев. Пришлось поколебать убеждения командира батальона — повар был возвращен на солдатскую кухню, а второй ординарец — в роту.

Барственное самомнение у некоторых командиров проявлялось всяко. Кое-кто, вроде Подгорбунского, стал злоупотреблять спиртным. Иные начинали «интересоваться» связистками или медичками. При этом не затрудняли себя ухаживанием и прочими «предрассудками» мирного времени. Я — командир, ты подчиненный, ну и изволь подчиняться…

Разве можно было мириться с этим?

Военный совет собрался рассмотреть вопрос о поведении и нравственном облике офицера. Кое-кому из командиров с орденами, а то и Золотыми Звездами, привыкшим к похвалам, к портретам и славящим очеркам в газетах, пришлось на этот раз услышать слова, от которых пунцовели щеки.

Иным провинившимся было достаточно постановления Военного совета, чтобы изменить свое поведение. Но, конечно же, не всем. А последовательности, настойчивости у нас не хватило. И сложность боевой обстановки — слабое оправдание. Мы недостаточно все же представляли себе размеры и последствия этого зла.

Подгорбунского не вызывали на Военный совет. Мне казалось, что такой вызов ему, самолюбивому и вспыльчивому, не пойдет на пользу. Но я был убежден: откровенный разговор с ним неизбежен. Вероятно, и у Володи было такое же чувство.

Как-то ночью, когда я сидел с Журавлевым, Балыков доложил:

— Старший лейтенант Подгорбунский дожидается. Я посмотрел на Балыкова, и тот добавил:

— Тише воды, ниже травы.

Мы с Журавлевым подписали политдонесение о трудных условиях, в которых оказалась армия, отрезанная от своих тылов, и едва Алексей Егорович вышел, на пороге вырос Подгорбунский.

— Разрешите, товарищ член Военного совета? Володя держался с несвойственной ему натянутостью. Меня, привыкшего к его свободной манере, это не радовало.

Он сел за стол, беспокойными пальцами принялся загибать край газеты и долго не мог начать разговор. Наконец решился.

— Разве кто понимает, что у меня здесь? — он показал на левый карман гимнастерки. — Это понимать невозможно… Я, когда в разведке, — человек, живу. Все забываю, одно остается: пролезть, «языка» увести, ребят сберечь. Голова работает, что мотор после капитального. А когда так, без настоящего дела, всякая муть ползет в башку. Если мне, бывшему урке, Героя дали, выходит, я не такой, как все, может, мне больше, чем другим, дозволено. Иной раз тяпнешь сверх нормы, иной — руки в ход пустишь… А сегодня один случай, даже не то чтобы случай, просто разговор. И вот как обалделый хожу…

Володя замолчал, собираясь с силами, потом решительно хлопнул о стол.

— Получил приказ на разведку по правую сторону Днестра. Двигаемся к переправе. Я из головного танка наблюдаю, какой ералаш вокруг творится. Навстречу — полуторка с пехотой, шоферюга гудит — вроде танк ему дорогу уступить должен. Я соскочил на землю, дернул дверь кабины, оторвал его, грешника, от баранки ну и смазал, конечно, по мордасам. Поворачиваюсь, а вслед за мной лейтенант, который рядом с водителем сидел. «Можно вас, товарищ Герой Советского Союза, на одну минуту?» Офицерик сам тоненький, не человек хлястик. У нас про таких говорили: дашь соплей — надвое переломится. А он выдержанный, вежливый. «Я вам вот что доложить хотел…» — «Не до баек мне сейчас, на задание спешу». Но лейтенант настырный: «Долго, мол, не задержу. Мы только с переправы. Там пробка — машины, танки, подводы. А немцы знай пикируют. Вдруг какой-то подполковник верхом — может, себе дорогу пробивал, может, часть вел — только плеткой вгорячах туда-сюда бьет и даже не глядит. По одной фуре хлестнул, а на ней солдат раненый. «Зря, — говорит, — товарищ подполковник, стараетесь, ногу-то у меня германским снарядом оторвало, вы по пустому месту ударили»… С подполковника враз весь пыл сошел. Спрыгнул с лошади, бросил плетку, снял шапку: