Владислав Отрошенко - Сухово-Кобылин - Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга

Да, его буквально принудили: вся публика, включая высших сановников империи и членов царской фамилии, которые присутствовали в театре, встала со своих мест и в течение получаса дружно скандировала: «Автора!»

И он вышел. В первый и последний раз в жизни. «Убеленный сединами 83-летний старик, — писало «Русское слово», — вышел под руку с Рыкаловой, с тою самой Рыкаловой, которая 50 лет тому назад играла роль Атуевой в первом представлении “Свадьбы Кречинского”. Театр стонал от аплодисментов. Театр дрожал… Дрожали и слезы счастья на глазах старца, сжавшего в дружеских объятиях свидетельницу первых дней его счастья, первых лучей славы».

Спустя год после этого события — 6, 7 и 8 июля 1901 года — сводная труппа артистов Александринки и театра Литературно-художественного общества на гастролях в Москве исполнила на сцене театра «Аквариум» одну за другой все три пьесы Сухово-Кобылина. Осуществилась заветная мечта Александра Васильевича — видеть всю трилогию разом на сцене. Впрочем, сам он на этих представлениях не присутствовал. После приезда на торжества в Ярославле он уже больше не выезжал из Франции. О постановках своих пьес он узнал из письма актера Давыдова, возглавлявшего гастрольную труппу и исполнявшего роль Расплюева.

Многие журналисты в России уже толком не знали, жив ли автор трилогии (о нем ходили самые разнообразные слухи: одни утверждали, что он сгорел заживо в своей тульской усадьбе, другие говорили, что уплыл на пароходе в Америку и умер там в нищете и одиночестве), и потому в рецензиях газетчики старались не упоминать никаких биографических сведений, которыми они, впрочем, и не располагали, и не адресовать свои «замечания» автору, пребывание которого «в мире живущих» представлялось им в высшей степени сомнительным. Рецензии (самые обширные поместило в трех номерах «Русское слово», остальные газеты ограничились короткими сообщениями) были сосредоточены в основном на игре актеров. Газеты отмечали, что пьесы вызвали «небывалое для летнего сезона оживление, разнообразие толков и мнений», что зал театра «Аквариум» был переполнен, что «дружные аплодисменты» не смолкали там три дня. «Данными вчера в “Аквариуме” “Расплюевскими веселыми днями”, — писало «Русское слово», — труппа петербургских актеров закончила трилогию Сухово-Кобылина. “Расплюевские веселые дни” как новинка для Москвы собрали многочисленную публику и прошли с выдающимся внешним успехом; все сцены с г. Давыдовым проходили при гомерическом хохоте, достигшем высших границ в знаменитой картине, где Расплюев является в качестве следователя. Тут сделалось что-то невообразимое — половина говорившегося на сцене пропадало за взрывами хохота, ничем не сдерживаемого. Ввиду успеха пьесы последняя часть трилогии будет дана еще раз».

Двадцать пятого февраля 1902 года, в один день с Горьким, Сухово-Кобылин был избран почетным академиком изящной словесности. Сообщение об этом он прочитал спустя месяц в русских газетах, которые доставил ему сосед по вилле в Больё Максим Максимович Ковалевский. Драматург был растроган до слез. Он тут же сел и написал коротенькое письмецо:

«Ваше Императорское Высочество Великий Князь Константин Константинович!

Спешу принести мое искреннее благодарение за Внимание Вашего высочества к моим посильным трудам в сферах изящной литературы.

Вместе с этими отрадными событиями его старости судьба, как и прежде, обрушила на него беды, несчастья, утраты.

Через несколько месяцев после возобновления «Дела» умерла в младенческом возрасте его единственная и горячо любимая внучка — дочь Луизы Александровны и маркиза Исидора Фальтана. «Долго после этого, вспоминая в разговоре привычки малютки, — писал Александр Ергольский, — он плакал горько и как-то сиротливо». Спустя три года, в 1895-м, скончался и его обожаемый зять, капитан французской армии маркиз Фальтан. «Смерть нашу семью не покидает», — писал Александр Васильевич своему другу Николаю Минину. Со смертью Фальтана, который управлял имениями и заводами Сухово-Кобылина, пришло полное разорение.

«Надо мною стряслась такая масса неотразимых трат, затрат, утрат, растрат, потрав, захвата лугов, хищения лесов, разноса инвентаря», — писал он неустановленному адресату.

Почти во всех письмах Сухово-Кобылина 1890-х годов звучит, как зловещая нота, это слово — разорение:

«…Состояния потрачены — более того, разрушены. Ценность имений падает — и всё смотрит разорением».