Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

сходство; не один раз просил я и того и другого «смеять­

ся проще» 2. Часто читал мне молодой гусар свои стихи,

в которых отзывались пылкие страсти юношеского

возраста, и я говорил ему: «Отчего не изберет более

высокого предмета для столь блистательного таланта?»

Пришло ему на мысль написать комедию, вроде «Горе

от ума» 3, резкую критику на современные нравы, хотя

и далеко не в уровень с бессмертным творением Грибо-

236

едова. Лермонтову хотелось видеть ее на сцене, но

строгая цензура III Отделения не могла ее пропустить.

Автор с негодованием прибежал ко мне и просил убедить

начальника сего Отделения, моего двоюродного брата

Мордвинова 4, быть снисходительным к его творению,

но Мордвинов оставался неумолим; даже цензура по­

лучила неблагоприятное мнение о заносчивом писателе,

что ему вскоре отозвалось неприятным образом.

Случилась несчастная дуэль Пушкина; столица

поражена была смертью любимого поэта; народ толпил­

ся около его дома, где сторожила полиция, испуганная

таким сборищем; впускали только поодиночке покло­

ниться телу усопшего. Два дня сряду в тесной его квар­

тире являлись, как тени, люди всякого рода и звания,

один за другим благоговейно подходили к его руке

и молча удалялись, чтобы дать место другим почита­

телям его памяти. Было даже опасение взрыва народной

ненависти к убийце Пушкина. Если потеря его произ­

вела такое сильное впечатление на народ, то можно себе

представить, каково было раздражение в литературном

круге. Лермонтов сделался его эхом, и тем приобрел

себе громкую известность, написав энергические стихи

на смерть Пушкина; но себе навлек он большую беду,

так как упрекал в них вельмож, стоявших около трона,

за то что могли допустить столь печальное событие.

Ходила молва, что Пушкин пал жертвою тайной интри­

ги, по личной вражде, умышленно возбудившей его

ревность; деятелями же были люди высшего слоя об­

щества. Поздно вечером приехал ко мне Лермонтов

и с одушевлением прочел свои стихи, которые мне очень

понравились. Я не нашел в них ничего особенно резкого,

потому что не слыхал последнего четверостишия, кото­

рое возбудило бурю против поэта. Стихи сии ходили

в двух списках по городу, одни с прибавлением, а другие

без него, и даже говорили, что прибавление было сде­

лано другим поэтом, но что Лермонтов благородно

принял это на себя. Он просил меня поговорить в его

пользу Мордвинову, и на другой день я поехал к моему

родичу.

Мордвинов был очень занят и не в духе. «Ты всегда

с старыми в е с т я м и , — сказал о н , — я давно читал эти

стихи графу Бенкендорфу, и мы не нашли в них ничего

предосудительного». Обрадованный такой вестью, я по­

спешил к Лермонтову, чтобы его успокоить, и, не застав

дома, написал ему от слова до слова то, что сказал

237

мне Мордвинов. Когда же возвратился домой, нашел

у себя его записку, в которой он опять просил моего

заступления, потому что ему грозит опасность. Долго

ожидая меня, написал он на том же листке чудные

свои стихи «Ветка Палестины», которые по внезапному

вдохновению у него исторглись в моей образной при

виде палестинских пальм, принесенных мною с Востока:

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты цвела, где ты росла?

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?.. и проч 5.

Меня чрезвычайно тронули эти стихи, но каково

было мое изумление вечером, когда флигель-адъютант

Столыпин 6 сообщил мне, что Лермонтов уже под арес­

том. Случилось мне на другой день обедать у Мордви­

нова; за столом потребовали его к гр. Бенкендорфу;

через час он возвратился и с крайним раздражением

сказал мне: «Что ты на нас выдумал? ты сам будешь

отвечать за свою записку». Оказалось, что, когда Лер­

монтов был взят под арест, генерал Веймарн, исполняв­

ший должность гр. Бенкендорфа за его болезнью,

поехал опечатать бумаги поэта и между ними нашел

мою записку. При тогдашней строгости это могло дурно

для меня кончиться, но меня выручил из беды бывший

начальник штаба жандармского корпуса генерал

Дубельт. Когда Веймарн показал ему мою записку, уже

пришитую к делу, Дубельт очень спокойно у него спро­

сил, что он думает о стихах Лермонтова, без конечного

к ним прибавления. Тот отвечал, что в четырех послед­

них стихах и заключается весь яд. «А если Муравьев