Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

и вошел неожиданно в его комнату, минут десять по

отъезде Николая Федоровича Арендта. По поводу

городских слухов о том, что вдова Пушкина едва ли

долго будет носить траур и называться вдовою, что ей

вовсе не к лицу, Столыпин расхваливал стихи Лермон­

това на смерть Пушкина; но только говорил, что на­

прасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком

сильное значение его невольному убийце, который, как

всякий благородный человек, после всего того, что было

между ними, не мог бы не стреляться. Honneur oblige!.. *

Лермонтов сказал на это, что русский человек, конечно,

чистый русский, а не офранцуженный и испорченный,

какую бы обиду Пушкин ему ни сделал, снес бы ее, во

имя любви своей к славе России, и никогда не поднял

бы на этого великого представителя всей интеллек­

туальности России своей руки. Столыпин засмеялся

и нашел, что у Мишеля раздражение нервов, почему

лучше оставить этот разговор, и перешел к другим пред­

метам светской жизни и к новостям дня. Но Майошка

наш его не слушал и, схватив лист бумаги, что-то бы­

стро на нем чертил карандашом, ломая один за другим

и переломав так с полдюжины. Между тем Столыпин,

заметив это, сказал, улыбаясь и полушепотом: «La

poésie enfante»; ** потом, поболтав еще немного и обра­

щаясь уже только ко мне, собрался уходить и сказал

Лермонтову: «Adieu, Michel!» *** Но наш Мишель заку­

сил уже поводья, и гнев его не знал пределов. Он сер­

дито взглянул на Столыпина и бросил ему: «Вы, сударь,

антипод Пушкина, и я ни за что не отвечаю, ежели вы

сию секунду не выйдете отсюда». Столыпин не заставил

себя приглашать к выходу дважды и вышел быстро,

сказав только: «Mais il est fou à lier» ****. Четверть

часа спустя Лермонтов, переломавший столько каран­

дашей, пока тут был Столыпин, и потом писавший со­

вершенно спокойно набело пером то, что в присутствии

неприятного для него гостя писано им было так отры­

висто, прочитал мне те стихи, которые, как ты знаешь,

* Честь обязывает ( фр. ) .

** Поэзия разрешается от бремени ( фр. ) .

*** Прощай, Мишель ( фр. ) .

**** Но ведь он просто бешеный ( фр. ) .

223

начинаются словами: «А вы, надменные потомки!» —

и в которых так много силы.

— Я отчасти знаю эти с т и х и , — сказал С и н и ц ы н , —

но не имею верной копии с них. Пожалуйста, Юрьев,

ты, который так мастерски читаешь всякие стихи, про­

чти нам эти, «с чувством, с толком, с расстановкой»,

главное «с расстановкой», а мы с Владимиром Петро­

вичем их спишем под твой диктант.

— И з в о л ь , — отозвался Ю р ь е в , — вот они.

Мы тотчас вооружились листами бумаги и перьями,

а Юрьев декламировал, повторяя каждый стих:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!.. и т. д.

Когда мы с Синицыным записали последний стих,

то оба с неподдельным и искренним чувством выра­

жали наш восторг к этим звучным и сильным стихам.

Юрьев продолжал:

— Я тотчас списал с этих стихов, не выходя из

комнаты Лермонтова, пять или шесть копий, которые

немедленно развез к некоторым друзьям. Эти друзья

частью сами, частью при помощи писцов, написали еще

изрядное количество копий, и дня через два или три

почти весь Петербург читал и знал «дополнение к сти­

хам Лермонтова на смерть Пушкина». Когда старушка

бабушка узнала об этих стихах, то старалась всеми

силами, нельзя ли как-нибудь, словно фальшивые ассиг­

нации, исхитить их из обращения в публике; но это

было решительно невозможно: они распространялись

с быстротою, и вскоре их читала уже вся Москва, где

старики и старухи, преимущественно на Тверской, объ­

явили их чисто революционерными и опасными. Прочел

их и граф Бенкендорф, но отнесся к ним как к поэтиче­

ской вспышке, сказав Дубельту: «Самое лучшее на по­

добные легкомысленные выходки не обращать никакого

внимания, тогда слава их скоро померкнет, ежели же

мы примемся за преследование и запрещение их, то хо­

рошего ничего не выйдет, и мы только раздуем пламя

страстей». Стихи эти читал даже великий князь Михаил

Павлович и только сказал, смеясь: «Эх, как же он

расходился! Кто подумает, что он сам не принадлежит

к высшим дворянским родам?» Даже до нас доходили

слухи, что великий князь при встрече с Бенкендорфом