Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

Лопатину вдруг ужасно захотелось отказаться от помощи этого обходительного человека, но что-нибудь менять было поздно; оставалось поблагодарить.

Полковой комиссар протестующе поднял руку. Лицо у него было энергичное, свежее и сытое, а рука - белая, без загара, с коротко подстриженными ногтями.

- О чем говорить! Я политработник, - сказал он, - я-то понимаю, что такое печать. Поезжайте!

"Эмка" полкового комиссара была на диво чистая и снаружи и внутри; в ногах - свежие половички, а сиденья в белых парусиновых чехлах. Как только машина выехала из Дальника, лицо шофера приобрело хмурое выражение. Он ехал, всем своим видом давая понять, что недоволен поездкой, и то и дело опускал стекло и, избочась, выглядывал наружу. Лопатин подумал было, что шофер боится авиации, но оказалось, небо тревожило его совсем по другой причине.

- К ночи дождь пойдет, - сказал шофер, выглянув в пятый или шестой раз. - Тут как дождь, так грязь с машины хоть ногтями отколупывай! А полковой комиссар чистоту требует, как в больнице... Намучаешься...

Лопатин посмотрел на свои пыльные сапоги, потом на след, который оставили эти сапоги на свежем чехле. Шофер тоже покосился, но ничего не сказал.

Ехать, до Дальника было всего пять километров, но шофер трижды спрашивал дорогу у встречных бойцов. Красный Переселенец, где стоял штаб полка, оказался небольшим хутором, спрятавшимся в лощине между двух невысоких холмов. Среди фруктовых садов белело десятка три мазанок. Некоторые были разбиты прямыми попаданиями. Вдали за холмами негусто постреливали.

- Доехали... Здесь и Мурадов, и Левашов, все тут, в этом доме... сказал шофер, останавливая машину около трехоконной белой халупы с уходившим в окно пучком телефонных проводов. - Доехали до места, как приказано, настойчиво повторил он, не выключая мотора, словно боясь, что Лопатин не слезет.

Лопатин поблагодарил, подхватил вещевой мешок и через полутемные сени шагнул в комнату.

За столом, на котором с одной стороны стоял телефон, а с другой сковорода с недоеденной яичницей, сидел человек и плакал. Он сидел, опустив на стол голову в пыльной мягкой фуражке, и широкие плечи его часто и сильно вздрагивали.

Лопатин стоял посредине комнаты и не знал, что делать.

- Ну чего? - подняв голову, спросил человек, сидевший за столом. Лицо у него было заплаканное, а глаза злые. - Чего пришли? Кто такой?

- Мне надо полковника Мурадова, - сказал Лопатин, продолжая стоять посреди хаты.

- Нету Мурадова, - сказал человек, сидевший за столом, и вытер лицо рукавом гимнастерки. - Вот сидим оплакиваем его. В госпитале теперь, в Одессе, ищите его, если жив... А это, - с вызовом ткнул он пальцем на стоявший в углу брезентовый ящик с ремнями, - забирайте к чертовой матери! Мурадов бы не отдал, а мне теперь все равно... Берите, пользуйтесь, трофейщики!.. Вы откуда, я вас спрашиваю? - сердито спросил человек и встал.

Объяснения Лопатина не смягчили его.

- Час от часу не легче! - воскликнул он, когда Лопатин назвал себя и сказал, что направлен сюда из дивизии к командиру полка Мурадову или комиссару полка Левашову. - Теперь только и радости, что в газетах про нас писать! Командир полка Мурадов ранен и вывезен, а батальонный комиссар Левашов буду я. Еще вопросы есть?

Он вздохнул, снял с себя фуражку и, бросив ее на стол, взъерошил обеими руками свалявшиеся, как войлок, волосы.

Наверное, ему было лет тридцать, но сейчас он казался старше. Его красивое лицо заросло густой русой щетиной и выглядело помятым. Голубые светлые глаза, обведенные темными полукружиями бессонницы, глубоко запали. На ногах у батальонного комиссара была брезентовые сапоги - один с надорванным голенищем.

- Садитесь, чего стоите? - сказал наконец Левашов, стиснул руками голову так, словно хотел унять головную боль.

Он был в таком очевидном горе, когда на человека глупо обижаться. Лопатин сел на рассохшийся скрипучий стул, бросил на пол вещевой мешок и стал ждать, что будет дальше.

Левашов, выйдя из-за стола, походил по хате, с сомнением поглядел на разорванное голенище и, заложил руки за спину и расставив ноги, остановился напротив Лопатина.

- Поехали бы еще к кому-нибудь, а? Ей-богу, не до вас. - В голосе его была грубая искренность.

Лопатин сказал в ответ, что готов не обременять своим присутствием комиссара полка и пойти прямо в батальон, но вообще-то командир дивизии рекомендовал ему побыть у него в полку и даже назначил ему здесь на завтра свидание.