Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

- Посадите майора! Быстрей, не задерживайте! - Это было сказано уже Лопатину, и, прежде чем он успел добежать с чемоданом до третьей машины, головная уже рванулась с места.

Он вскочил на подножку, кинул в ноги чемодан и на ходу захлопнул дверцу.

По-разному ему доводилось въезжать в войну: и привилегированно, сидя за спиной у разговаривавшего или спавшего начальства; и самостоятельно, на переднем сиденье редакционной "эмки", с картой в руках, чтоб не заехать к немцам; и вот так, на перекладных.

Водитель, небритый молодой солдат, намертво вцепившись в баранку и неотрывно глядя в задний борт шедшей впереди машины, за первые полчаса ни разу не взглянул на Лопатина. Потом, разогнувшись и поерзав но спинке сиденья занемевшей спиной, повернулся и спросил:

- Вы что, с нашей части, товарищ манор?

- Нет, не с вашей.

- А я думал, с нашей. А то наш лейтенант - кто не голосует - никого не берет. Не останавливается. И нам запрещает. Вплоть до трибунала. Вам куда надо-то?

- Если доедете, то до рокады Гродно - Каунас.

- Нам еще дальше, - водитель так исступленно зевнул, что Лопатин вспомнил те два валявшихся под откосом, исковерканных "студебеккера".

Первые два часа они ехали еще при свете дня. Сначала грело солнце, потом прошел дождь, и дорога стала скользкой.

Отчасти по привычке, но больше, чтобы не думать о другом, о своем, Лопатин пытался разговорить водителя. Но тот оказался неразговорчивым, отвечал односложно: про харчи - что харчей хватает, но все больше всухомятку; про курево - что оно то есть, то нет, сейчас - есть; про дороги - что дороги терпимые, видали и похуже. Про недосып Лопатин не спрашивал - и так было ясно, что он-то больше всего и мучит.

Когда стемнело, поехали с подфарниками и через час надолго застряли, догнав шедшую впереди автоколонну.

Лопатин было подумал, что это пробка, но оказалось, что через перекресток, загородив путь, перемещалась на тягачах тяжелая артиллерия.

Сразу же, как остановились, водитель навалился на руль и заснул.

Лопатин вылез из машины и, закуривая, услышал рядом с собой голос:

- Не гасите, прикурю.

И при свете догоравшей спички увидел лицо начальника колонны - старое и усталое.

- Тяжело вам достается. - Лопатин ожидал не столько ответа, сколько подтверждения. Но подтверждения не последовало.

- Почему нам тяжело? - сказал лейтенант. - Пал как раз легко. Немец не бомбит, за месяц всего под две бомбежки попали: один убитый, три раненых все потери! А когда без потерь - разве это тяжело? Тяжело, когда потери! Это там тяжело, - лейтенант мотнул головой в ту сторону, куда они ехали. - Там еще не были, только едете?

- Был.

- Тогда вам самому все ясно. Писать чего-нибудь едете?

Лопатин кивнул, готовясь услышать то, что приходилось выслушивать уже много раз за войну: про одно вы, корреспонденты, пишете, а про другое от вас не дождешься - например, про то, как люди день и ночь гонят на передовую снаряды, а обратно везут раненых...

Но оказывается, лейтенанта беспокоило совсем другое.

- Ходил в голову колонны, - сказал он, - думал, уговорю, чтобы пропустили, - и слушать не хотят! Как так - боевая часть и будет нас ждать, пропустит сквозь себя нашу автоколонну! Тут мы ждем, а там нас - ждут! Без снарядов много не навоюешь! Будь ты полковник и ставь меня тут по стойке "смирно", а когда там останешься в бою без снарядов - без них немца по стойке "смирно" не поставишь! Сиди и жди, пока не подвезем!

- Кем вы на гражданке были? - спросил Лопатин, понимая, что лейтенант в таком возрасте только и может быть с гражданки.

- Тем же, кем и здесь, - сказал лейтенант, - автобазой заведовал на Магнитке. Двести автомашин имел. До войны, конечно: сейчас там и половины этого нет. К тому же рухлядь - недавно письмо от товарища получил. Когда просился на фронт, считал, что еду, куда тяжелее, а вышло - поехал, куда легче. Так из этого письма понял. Пойду еще раз вперед, погляжу, как там, он бросил окурок на землю, затоптал и пошел вдоль машин в темноту, в грохот продолжавших двигаться тягачей.

Лопатин тоже докурил, влез обратно в машину, захлопнул дверцу и привалился поудобней в угол, надеясь заснуть. Но сон не шел. "Да, - подумал он, - слово одно на всех - "война", а судьбы на ней ох какие разные: у кого-то несравнимо тяжелей, а у кого-то несравнимо легче, если только рассуждать и о ней, и о себе по совести, как этот лейтенант. Хотя есть среди нас и такие, что - война еще не кончилась, а уже сидят и врут друг другу. Пекут в четыре руки общие пироги славы, пекут и делят, пекут и делят. А тем временем под их разговоры еще кого-то нет и еще кого-то...