Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

- Я знаю, ты не любишь спрашивать, - не отпуская его руки, сказала она.

- Спрашивать - моя профессия. На войне я только и делаю, что спрашиваю - то одного, то другого, то об одном, то о другом. Спрашиваю, когда хочу, и спрашиваю, когда не хочу, но должен. Сам я знаю только сотую часть войны, остается или не знать всего остального, или спрашивать другого выхода нет. Спрашивать - моя работа, но когда я не на работе - ты права, не люблю спрашивать. Почему ты молчишь? - спросил он после долгого молчания.

- Думаю о том, как много времени понадобится, чтобы привыкнуть к тебе не в этом смысле, - она прижалась к нему плечом, - а вообще. Иногда говорят, что самое страшное - привыкнуть друг к другу, а я хочу. Можно признаться тебе в одной глупости?

- Конечно.

- Пока я ждала тебя здесь, в Москве, мне несколько раз хотелось пойти и посмотреть хотя бы на окна квартиры, где ты живешь. Мы завтра утром пойдем к тебе. Я хочу увидеть, как ты живешь: какая у тебя комната, где что в ней стоит. Я даже несколько раз пробовала представить себе это.

- Завтра пойдем. И если захочешь, останемся там. У меня три компасы. То есть не у меня, а вообще - три. Одна - Ксении, другая - дочери, третья моя. В ней нам и придется жить, пока мы не обменяемся на что-то другое, вместе с дочерью или отдельно от нее, - это уж как вы с ней решите.

- Ей уже семнадцать?

- Семнадцать.

- Ты не боишься, что все это будет для нее слишком большой неожиданностью?

- Что неожиданностью - не боюсь. Самое главное она уже знает из моего письма.

- Что она знает?

- Что я просил тебя приехать.

- Все равно, все это будет очень трудно, - помолчав, сказала Ника. - Я хорошо представляю себе, как все это будет трудно для тебя, и для меня, и, главное, для нее.

- Наверно. Думаю, что и твоему мальчику будет не просто со мной, особенно сначала.

- И все-таки с ним будет проще.

- Я не спросил тебя - как с твоим отцом? Все так же?

- Все так же. Уже получив твое письмо, ездила к нему в Кзыл-Орду. Лежит у своей жены и мучается. При мне просит ее сдать его обратно в госпиталь. Но она, по-моему, скорей умрет, чем согласится. Наверное, все-таки это самое страшное, страшнее, чем когда просто убьют. Прости меня, но когда я боялась за тебя, думала и об этом. Не могла не думать.

- А я почему-то никогда не думал. Что могут убить - думал, а что останусь вот так, как он, калекой, - нет. Прости, пожалуйста, - добавил он, почувствовав неловкость сказанного.

- Что ж прощать, так оно и есть. Ты будешь совсем свободен эти дни?

- Совершенно!

- Обидно, но у меня в эти дни, наоборот, будет сплошная беготня. Половина нашей костюмерной уже работает здесь для новых спектаклей, поэтому мне и удалось вырваться сюда так надолго. Сегодня я все утро была в театре; забежала поесть, и вдруг ваш Степанов звонит, что едет за мной. Я позвонила в театр и нахально наврала, что мне обещали достать сорок метров бязи и надо срочно мчаться за ней, чтобы не упустить. Даже не знаю, как завтра выкручиваться с этой бязью.

- С утра поедем за ней. Будем добывать вдвоем!

- А где ее добывать? Ты знаешь? - рассмеялась она.

- Но где-то же она есть!

- Там, где она есть, мне ее как раз и не обещали.

- А мы поедем вдвоем и вырвем. Жалко, нет Гурского. Втроем с ним наверняка бы вырвали!

- Твой Гурский меня тронул. Делает вид, что он самый злой и самый умный, а на самом деле - заботливый, как женщина, и добрый.

- Насчет "добрый", положим, зависит от того, когда и с кем, насчет "злой" - тоже, а насчет "самый умный" - так оно и есть.

- А я чувствую себя дурой. Сколько ни думала, так и не придумала, как исхитриться, чтобы и завтра и послезавтра как можно меньше бегать без тебя.

- У тебя была когда-нибудь собака? - спросил Лопатин.

- Никогда не было.

- На эти два дня появится. Хорошо, что сейчас лето и что я свободен. Сначала мы пойдем и добудем с тобой эту бязь. А потом, пока ты будешь работать в театре, я буду сидеть там в подъезде, курить, чесать лапой за ухом и ждать тебя. Завтра и послезавтра тоже. Только придется иногда кормить меня. С моей же помощью: банки с тушенкой, как это водится среди ученых собак, я открывать умею, жарить омлет из яичного порошка - тоже обучен.

Она смеялась, слушая, как он развивает свои, как он выразился, собачьи планы на будущее, и вдруг, вскочив с постели, не зажигая света, босиком побежала в соседнюю комнату - там звонил телефон.

- Сейчас будут допрашивать меня про эту проклятую бязь, - все еще смеясь, сказала она и взяла трубку.

- Да, здесь. Да, сейчас. Хорошо, повторю. - Он услышал, как она раздельно и медленно говорит адрес: номер дома и квартиры. - Да, у вас правильно записано. Сейчас я его позову.