Геннадий Аксенов - Вернадский

Лучшие детские годы Вернадского прошли на Украине, хотя он и родился в Петербурге. Одно время, в старших классах гимназии, в пору юношеской фронды начал даже считать себя украинцем, тем более что этнически он им был и по отцу, и по матери. Возмущался тем, что в России, оказывается, запрещено печатать книги на его родном языке. Его единственное стихотворение посвящено пылкому объяснению в любви к страдающей Малороссии. И чуть ли не единственный его опыт в художественной прозе описывает закат солнца в южноукраинской степи.

К студенческим годам от детского национализма он уже излечился, стал считать себя русским. (Это слово обозначало тогда не племенную принадлежность, а культуру и подданство.) От детства остались воспоминания и ностальгическое стремление к более пышной и мягкой, чем великорусская, природе Украины. Лучшие струны его души трогали чудные малороссийские песни, которые в изобилии знала и прекрасно пела его мать.

Но не только детские впечатления — все родовые предания связаны у него с Украиной. Первые семейные рассказы, так западавшие в душу, воскрешали запорожскую вольницу, стародавние рыцарские времена.

Существовало семейное предание о том, будто во времена Богдана Хмельницкого и его войн с Польшей на сторону казаков однажды перешел литовский шляхтич Верна. «Предание выводит наш род из Литвы, и даже Мальты (Верна)», — писал в старости Вернадский 1. Вполне вероятно, что был шляхтич не литовцем, а неким искателем приключений с типичным для многих европейских народов именем Бернар. Затем будто бы поляки изменника казнили, но к тому времени казак успел обзавестись семьей, и его дети остались в Запорожской Сечи как «свободные войсковые товарищи». Они назвались Бернацкие.

Конечно, ключевое слово этой легенды — свободные. При ликвидации Екатериной Великой казацкой вольницы надо было постараться попасть не в податное сословие, а в дворянство. Эту сложную задачу решил прадед, Иван Никифорович Бернацкий. Он записался в поместные книги Черниговского наместничества, а поскольку никаких документов о дворянском происхождении у него не было, свой «шляхетский образ жизни» смог подтвердить дюжиной свидетельских показаний.

Писатель Вересаев, разбирая происхождение предков Гоголя Яновских, столкнулся с аналогичной историей. Он пишет, что в начале XIX века существовало даже такое ироническое словосочетание — «малороссийский дворянин». При разборе дворянских прав в Малороссии обнаружилось до ста тысяч «шляхтичей», чье дворянство подтверждалось только свидетелями 2.

Так что род происходил из Польши, что тогда придавало вес и значительность фамилии. О прадеде Иване Бернацком известно, что он окончил Киево-Могилянскую академию и что жители черниговского села Церковщина избрали его своим священником, что нельзя, конечно, назвать профессией для дворянина.

Отличался прадед чрезвычайно деспотичным и гневливым нравом, что послужило даже причиной его смерти. Однажды он почему-то запер церковь и отказался совершать ежедневные богослужения и требы. Но прихожане силой заставили его это делать, и от перенесенного унижения у гордого старика случился удар, от которого он скончался.

Прадед-священник хотел, чтобы и дети его пошли по духовной линии. Однако средний сын Василий, обладавший, вероятно, отцовским упрямством и сильным характером, воспротивился. Он хотел учиться на врача и просил отпустить его в Москву. Отец ни за что не соглашался, но мать втайне поддерживала сына, и однажды Василий пешком ушел из дома.

Согласно семейной легенде, разгневанный священник чуть ли не с церковного амвона громогласно проклял непокорного сына и все его будущее потомство. Проклятие это самым мистическим образом сказалось на всем роде Вернадских.

Василий Вернацкий был столь же трудолюбивым, сколь и упрямым. Он не пропал в Москве. С неимоверными трудами выучился на военного врача и был принят на службу в госпиталь. С Василия начинается полуторавековая история рода, на гербе которого, если бы он существовал, стоило бы написать девиз — «Знание и Труд».

Вместе с госпиталем лекарь Вернацкий прошел знаменитый Итальянский поход Суворова. Госпиталь был захвачен маршалом Массеной, которому доложили, что русский лекарь одинаково лечит как своих, так и французов. История закончилась вручением Василию Ивановичу ордена Почетного легиона. Так записано в его послужном списке: русский лекарь находился во французском плену до 1804 года. Его внук, рассказывая в письме невесте о семейных преданиях, сообщил, что дед «возвратился оттуда масоном и мистиком» 3.