Арсений Гулыга - Кант

Но значение письма Канта не только в этом. Перед нами предельно сжатая итоговая характеристика философского учения Канта, начертанная рукой автора. Суть дела нам уже знакома. Рассудок, способность суждения, разум – три способности мышления, три кита, на которых держится мир философии, приведенный в систему. Рассудок – основа науки, он формирует понятия. Способность суждения пользуется ими в конкретных случаях жизни и деятельности. Первоначально Кант понимал способность суждения предельно узко, но затем она превратилась у него в центральное звено системы, порождающее искусство и культуру. Разум – контрольная инстанция, направляющая рассудок, ограждающая его от ошибок, это сфера нравственности, практического осуществления философских принципов.

Трехчленная структура философии не изобретение Канта. Истина, красота и добро – триада, восходящая к Сократу. Кант лишь всесторонне исследовал эти понятия – и в их разобщенности, и в их противоречивой связи. Кантовским трем «Критикам» соответствует идея Маркса о трех видах освоения мира – теоретическом, практическом и практически-духовном. Ни один из них не «снимает» другого. Они рядоположены, как в системе Канта. Примат – за практикой.

Между Кантом и Марксом – Фихте, Шеллинг, Гегель. Корифеи диалектики, фундамент которой заложил Кант. Но Канту принадлежит не только «нулевой цикл». Есть нити, непосредственно протянувшиеся от родоначальника немецкой классической философии к современной науке. Такова идея синтеза чувственности и рассудка на основе продуктивного воображения – в гносеологии. Таково акцентирование высокой роли долга – в этике. Таков анализ красоты – в эстетике. Таков проект вечного мира – в теории международных отношений.

Пафос философии Канта – творчество. На нем замыкаются все духовные потенции человека. Но обратите внимание, как обеспокоен Кант, чтобы творческое воображение не выпрыгнуло за пределы реального и разумного. Ум человеческий, здравый смысл должен стоять на страже. После Канта будут предприняты попытки дискредитировать понятие здравого смысла. (Русские переводчики Гегеля придумают даже уничижительный вариант термина – «обыденное сознание».) Для Канта здравый смысл – гарант безопасности, ориентир не хуже веры. А вся философия представляет собой своеобразную поправку науки к здравому смыслу и одновременно коррекцию здравым смыслом научных достижений.

Теперь нам пора вернуться к мнимому поединку Достоевского с Кантом. Голосовкер уверяет, что «Достоевский против Канта». Он ошибается, он явно спутал Канта с кем-то другим. Может быть, с Гегелем, о котором Достоевский всегда судил строго. «Гегель, немецкий клоп, хотел все примирить на философии», – Достоевского возмущала мысль обрести истину в какой-либо отвлеченной системе знаний. Гегелевскому афоризму «все действительное разумно», концепции разума в истории он противопоставил не менее решительный тезис: «Все можно сказать о всемирной истории, все, что только самому расстроенному воображению в голову может прийти. Одного только нельзя сказать – что благоразумно. На первом слове поперхнетесь». Гегель предоставил мировому духу (который вселяется в великих людей) право «растоптать иной невинный цветок». В романе «Преступление и наказание» показано, что из этого может приключиться.

С Кантом иное дело. Конечно, если бы на глаза Достоевского попали бы его «докритические» рассуждения о фатальном оптимизме, Канту не поздоровилось бы. Вспомним «бунт» против бога Ивана Карамазова, который рассказывает о восьмилетнем мальчике, затравленном собаками. «Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя вырастет и успеет нагрешить, но вот же он не вырос, его восьмилетнего затравили собаками». Молодой Кант, мы помним, выступал в роли такого «шутника».

Но Достоевский скорее всего этого не знал. Он в лучшем случае прочитал «Критику чистого разума». А идеи зрелого Канта к нему приходили, как давно уже подмечено, обходным путем через Шиллера, которым он восхищался.

В наши дни об этом написал Н. Вильмонт в работе, которая так и называется «Достоевский и Шиллер». Есть там кое-что и о Канте и прежде всего справедливое несогласие с выкладками Голосовкера. Если отвлечься от характеристики философии Канта как «мещански-эклектической» и рассуждений о каком-то «глубоко антигуманистическом убеждении Достоевского», если простить литературоведу неадекватное воспроизведение некоторых философских идей, то в целом работа Вильмонта заслуживает одобрения, так как доказательно вводит русского писателя в круг идей немецкого гуманизма. Удивляет, впрочем, конечный вывод – решительное отрицание (на мой взгляд, непреложного) факта, «что Кант и Достоевский – единомышленники».