Олег Иконников - Большая Медведица

— Почему? — удивился Волчок.

— Водочку втридорога продаешь пролетариям? Продаешь. Людей обижаете? Обижаете. Вот за грехи эти вашему брату и ломают хребты на пересылках.

— Я не такой, — густо покраснел Толян.

— Да не обижайся, я не лично тебя имею в виду, а просто объясняю, почему на тачке вкалывать не буду, — разразился смехом Олег.

— Ты че? — скосил глаза Волчок.

— Анекдот слушай. Валяется на куче хвороста цыган и мечтает — вот украду кобылу, она жеребенка принесет…

— А я залезу на него и как помчусь, — перебил отца цыганенок.

— Ну-ка, спрыгивай, — врезал ему цыган плеткой, — а то запалишь жеребенка.

Теперь давился смехом и Толян.

Святого приняли на работу автослесарем с последующей отправкой на курсы водителей. Завтра надо было проходить медкомиссию, и он попросил мать разбудить его пораньше. Довольный и уставший от такого удачного дня, Олег еще долго не мог уснуть. Следующий, слегка морозный день, начался тоже неплохо, и после обеда в медицинской справке не хватало только одной подписи — психиатра. Очередь двигалась медленно и Святой начал переживать, что сегодня уже не попадет на прием к врачу. Наконец, белая дверь кабинета открылась, выпуская пожилую женщину.

— Вы следующий? — пригласила медсестра Олега.

— На что жалуетесь? — наверное, простуженным голосом спросил седеющий врач.

— К счастью ни на что, комиссию на водительские курсы прохожу.

— Судимый?

— Не понял?

— В тюрьме, говорю, не сидели?

— Боже упаси.

— Военный билет, — не отрываясь от писанины, потребовал психиатр.

— Он у меня в военкомате, — холодея, начал врать Святой, вспоминая жирную печать на второй страничке «невоеннообязанный».

— Руки, пожалуйста, покажите, — попросила медсестра. — Ой, Владимир Сергеевич, у него все предплечья исполосованы, места живого нет, он, видимо, вены вскрывал, да не раз.

«Не пролезло», — раскатывал Олег рукава свитера, — «хорошо, что я вам, бляди, свою фамилию не назвал, теперь придется вместо себя кого-нибудь вам подставить».

В полуподвальном помещении поликлиники сухонькая гардеробщица, подавая Святому его ветхую куртешку, поинтересовалась: — Вид у тебя, сынок, болезненный, да без шапки ты еще. Далеко живешь-то?

— Не волнуйся, мать, меня и атомной бомбой не убьешь. Психиатр на комиссии забраковал. На шофера хочу выучиться, а, видишь ли, нельзя, морда у меня вроде как тюремная.

— Ну-ка давай сюда справку свою. Внучка моя, Юлька, у этого хрыча медсестрой старается, я ей сейчас хвоста накручу. Ты, милок, постереги пока мое хозяйство, — и, мягко шаркая домашними тапочками по мраморным плитам лестницы, старушонка стала подниматься вверх. Минут через пятнадцать довольная и запыхавшаяся от быстрой ходьбы она вернула Олегу справку.

— Все, сынок, даже и поругаться, толком не удалось. Добрый он, Владимир Сергеич. Иди, говорит, старая, иди, и печать, не глядя, шлепнул.

— Не знаю, как вас и благодарить, чудная женщина, для меня это не просто заключение медкомиссии, а путевка в жизнь.

Слесарем Святой отработал всего две недели, и его отправили в автошколу. Неожиданно для себя он попал учиться в одну группу с Весной, который парился когда-то с ним на малолетке в Новосибирске. Судимых в школе набралось восемь человек и как на подбор все непьющие и строго соблюдающие дисциплину не потому, что были овечки божьи, а потому, что сильнее других учеников жаждали получить водительские удостоверения. Каждый понимал, что «проносить» нельзя, отчислят.

Зима летела быстро. К учебе Олег относился серьезно и занятий не пропускал. Утром в школу, вечером домой. Зубрил уроки и времени на вылазки в город просто не было. В мае, когда черемуха под кухонным окном, словно невеста нарядилась в белое душистое платье распустившихся лепестков, Святой, сдав все экзамены на «отлично», наконец-то получил долгожданные черно-красные корочки шофера. Теперь каждое утро Олег наскоро завтракал и уходил на поиски работы, возвращался домой поздно и каждый раз все мрачнее и мрачнее. Трудовой книжки не было, а без стажа его никуда не брали. Вот и сегодня он пришел, не солоно хлебавши. Буркнув что-то нечленораздельное матери, позвавшей его ужинать, Святой прошел к себе в спальню и, скинув кроссовки, растянулся на кровати.

— Можно к тебе? — приоткрыл дверь Эдик.

— Вваливайся, братан.

— Что такой грустный?

— Проблемы.

— Расскажи, может, помогу чем.

— Ты что ли, булка с маслом? Ладно, не дуйся, настроения нет.