Захар Сорокин: Крылатые гвардейцы

Зимин отрицательно покачал головой:

— Ничего не могу поделать, Виктор. Врачам виднее. Придется потерпеть. А где Латышев? Спит? Как он себя чувствует? Пойду поговорю с хирургом и вернусь к вам. Хочу послушать рассказ о сегодняшнем бое.

Через несколько минут замполит вернулся и мягко сказал Виктору:

— Федору придется немного полежать. Он, оказывается, еще легко отделался, а ведь мог бы остаться без глаз.

…Зимин умел расположить к себе собеседника. В санчасти он узнал и о вчерашнем вечере в клубе, и о подавленном состоянии Федора перед утренним боем и решил поговорить обо всем этом с ним.

Латышев проснулся среди ночи. Голова у него горела, во рту пересохло. Хотелось пить. Он потянулся было к звонку, но тут же отдернул руку: «Нет, не буду беспокоить сестру. Сам виноват, распустился. Так мне и надо!»

Сразу же вспомнилось письмо матери.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Федор стал перебирать в памяти свои боевые вылеты. Около года прошло с того дня, когда он, окончив училище, прибыл сюда, в североморскую гвардейскую часть. Перед первым боевым вылетом Федор очень волновался: боялся сделать какую-нибудь непоправимую ошибку. И вот он летит бомбить вражеский аэродром.

Сначала все было замечательно. Один за другим поднялись в воздух летчики. И справа, и слева, и впереди, и сзади Федор слышал знакомый гул моторов, казалось, что со всех сторон к нему протянуты руки товарищей и, если он начнет падать, его непременно поддержат.

…Для фашистов налет был неожиданным. Наши начали бомбить стремительно, не дав врагу опомниться. Самолеты противника не успели даже подняться в воздух, они пылали вместе с ангарами и аэродромными сооружениями.

Советские самолеты, отбомбившись, развернулись и легли на обратный курс. Внизу ветер гнал свинцовые волны. Настроение у наших летчиков было прекрасное. Еще бы! Такая победа!

Только Федор Латышев сидел за штурвалом сильно расстроенный. За короткие минуты налета он не успел израсходовать все свои бомбы, а привезти их обратно — ведь это позор!

«Хотя бы встретить подходящий объект для бомбежки!» — с надеждой думал Федор, оглядываясь вокруг. И вдруг он увидел…

Грязно-серые гранитные сопки высились над фиордом. Маскируясь под их фон, притаился фашистский транспорт.

С бьющимся сердцем Федор круто спикировал на транспорт, четыре оставшиеся у него бомбы точно угодили в палубу корабля, и сразу же над фиордом взметнулся высокий столб черного дыма, перевитого пламенем. Хлопья гари поднялись высоко-высоко и расползались по небу в разные стороны темно-серыми грязными облаками.

Федор запел от радости, и, хотя не слышал своего голоса из-за шума мотора, ему казалось, что поет он необыкновенно хорошо. Крылья несли его к аэродрому. Он был счастлив.

Позже выяснилось, что Латышев уничтожил нефтеналивной танкер водоизмещением в шесть тысяч тонн.

Через несколько дней он вместе с тремя другими летчиками вылетел в разведку. Стоял ясный день, и солнечные лучи ярко освещали спокойную поверхность моря. Далеко на горизонте показался корабль. Это возвращался на свою базу фашистский миноносец. Зенитки корабля открыли остервенелый огонь, но самолеты уже вошли в отвесное пике и прицельно сбросили бомбы. Миноносец сильно накренился, но еще держался на плаву. Тогда Федор, не медля ни секунды, еще раз ввел свою машину в пике. Прямое попадание в центральную часть и корму миноносца. Страшной силы взрыв раздался над морскими просторами. Обломки миноносца погрузились в воду.

За потопленный миноносец Латышев был награжден орденом Красного Знамени.

Товарищи радовались за него, поздравляли.

С каждым вылетом росло боевое мастерство Федора. Однажды он, не имея на борту ни одного снаряда, ни одной пули, пошел в лобовую атаку на фашистские самолеты и разогнал их, спас от бомбежки свой транспорт. В другой раз один атаковал двух вражеских торпедоносцев и сбил одного из них. И совсем недавно, два дня назад, Федор сбил над морем «мессершмитта»…

А сейчас? Что случилось сейчас? Машина цела, у Виктора, по его выражению, только царапина, радиста даже не задело. А он, Федор, выбыл из строя. Выбыл по собственной вине. Не распустись он, не пришлось бы удирать, как жалкому трусу, да еще залитому кровью. А ведь могло быть и хуже. Мог погубить и товарищей, и самолет.

Федор заскрипел зубами. Голова его раскалывалась на части. Хотелось кричать от стыда. Крупные капли пота стекали из-под повязки.