Олег Хлевнюк - Сталин. Жизнь одного вождя

Первой среди этих мер нужно назвать незначительные, но все же спасительные уступки крестьянству. Хотя сталинское государство и в дальнейшем действовало в деревне преимущественно силой, кое-что изменилось. Фактически признав пагубность неограниченной продразверстки, в январе 1933 г. правительство провозгласило введение твердых норм сдачи зерна государству (принцип продналога). Крестьянам пообещали предсказуемые нормы изъятия хлеба в пользу государства и право распоряжаться остатками. На практике это постановление никогда не выполнялось. Но его можно рассматривать как политический документ, провозглашавший переход от сталинского «военного коммунизма» первой пятилетки к сталинскому «нэпу» второй. Именно в рамках этого перехода были приняты другие, более реальные и действенные решения.

Огромное значение для выживания деревни и страны в целом имело постепенное развитие крестьянских личных подсобных хозяйств. В феврале 1933 г. на первом съезде колхозников-ударников Сталин пообещал, что государство в течение одного-двух лет поможет каждому колхозному двору приобрести по корове [341]. Со временем крестьянам было законодательно гарантировано владение приусадебными хозяйствами определенных размеров. Расширение личных хозяйств имело для деревни принципиальное значение. Оно составляло основу нового компромисса между государством и крестьянством. Сталин, скрепя сердце, согласился на вынужденную уступку антиколхозного характера. Крестьянам же, которые ничего или почти ничего не получали в колхозах, небольшие личные хозяйства позволяли кое-как сводить концы с концами. Даже задавленные непомерными налогами личные хозяйства демонстрировали удивительную жизнеспособность. По официальным советским данным, занимая ничтожное количество земли по сравнению с колхозами, личные хозяйства давали в 1937 г. более 38 % овощей и картофеля и 68 % мяса и молочной продукции [342]. Именно личные хозяйства позволили с гораздо меньшими жертвами пережить очередной голод, разразившийся после плохого урожая 1936 г. Такое развитие событий лишний раз подчеркивало пороки коллективизации начала 1930-х гг. Сохранение личных хозяйств уже на начальном этапе коллективизации было бы куда лучшим решением, чем безумное сплошное обобществление, в мгновение ока разорившее крестьян.

Столь же поздно, но неизбежно происходила корректировка индустриального курса. Первые ограниченные признаки вынужденного отказа от разорительной форсированной индустриализации и репрессий против хозяйственных кадров появились в 1931–1932 гг. Политическое обоснование новой линии Сталин выдвинул на пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 г. Провозглашая развертывание новых классовых битв, он тем не менее пообещал, что во второй пятилетке темпы промышленного строительства будут значительно снижены. В отличие от многих других, этот лозунг вскоре действительно начал воплощаться в жизнь. Наряду со снижением темпов прироста капиталовложений, в 1934–1936 гг. проводились эксперименты и «реформы», направленные на расширение экономической самостоятельности предприятий и оживление материального стимулирования труда. Окончательно как левацкие были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, торговли, необходимости укрепления рубля. Сам Сталин также поменял политэкономические ориентиры. Чрезвычайно красноречивыми были его «рыночные» заявления на ноябрьском пленуме 1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы:

В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство […] Денежное хозяйство – это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна […] Он очень гибкий, он нам нужен […] Развернуть товарооборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, – вот основной смысл предпринимаемой нами реформы […] Деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится [343].

В конечном счете в основе нового квазирыночного курса, своеобразного сталинского «нэпа», лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам сменились идеологией «культурной и зажиточной жизни». Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям, прежде всего горожанам, в качестве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось как способ мотивации труда. Повышение уровня жизни после хорошего урожая 1933 г. было, конечно, относительным и заметным лишь на фоне массового голода предыдущих лет. Заполнение товарами прилавков магазинов больших городов сопровождалось голодом в деревнях некоторых регионов и после большого голода. Однако на фоне 1932–1933 гг. это была «мелочь».