Олег Хлевнюк - Сталин. Жизнь одного вождя

Сталин, судя по всему, вполне осознавал, как велика была угроза, нависшая над страной. Существуют убедительные доказательства того, что уже в первые дни войны Сталин пытался договориться с Гитлером, уступив ему ряд советских территорий на западе СССР в обмен на прекращение боевых действий. По поручению Сталина Берия организовал встречу своего представителя с посланником союзной Германии Болгарии. Перед дипломатом с надеждой на передачу Гитлеру были поставлен вопрос об условиях мира: на какие территории претендует Германия? [570]Судьба этой инициативы неизвестна. Скорее всего, болгарский посланник просто не стал ввязываться в посредничество. Однако такое прощупывание почвы говорит о многом. Даже если это был маневр, направленный на то, чтобы ослабить наступательный порыв немцев, очевидно, что Сталин осознавал угрозу поражения.

Об этом же свидетельствовали и другие факты. Наряду с широкой мобилизацией в Красную армию и подготовкой новых рубежей обороны уже в первые дни войны началась массовая эвакуация. Причем вывозу подлежали не только население и материальные ресурсы из фронтовых районов. Осуществлялась секретная, но очень показательная эвакуация столицы, все еще находившейся на значительном отдалении от боевых действий. 27 июня 1941 года Политбюро утвердило постановление о срочном (в трехдневный срок) вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля. 28 июня столь же срочно было решено эвакуировать денежные знаки из московских хранилищ Госбанка и Госзнака. 29 июня принимается решение о переводе в тыл аппаратов народных комиссариатов и других руководящих учреждений. 2 июля Политбюро постановило вывезти в Сибирь саркофаг с телом Ленина, 5 июля – архивы, прежде всего архивы правительства и ЦК партии [571].

Один из функционеров, вызванный днем 26 июня к Сталину, вспоминал: «Сталин выглядел необычно. Вид не просто усталый. Вид человека, перенесшего сильное внутреннее потрясение. До встречи с ним я по всяким косвенным фактам чувствовал, что там, в приграничных сражениях, нам очень тяжко. Возможно, назревает разгром. Увидев Сталина, я понял, что худшее уже случилось» [572]. Последующие несколько дней не принесли облегчения. Сталин все в большей мере осознавал тщетность своих приказов и степень неуправляемости армии.

Всего через неделю после начала войны в Москву стали поступать тревожные известия о тяжелейшем положении Западного фронта и сдаче столицы Белоруссии Минска. Связь с войсками в значительной мере была утрачена. В Кремле наступила тяжелая пауза. 29 июня впервые с начала войны в кремлевском кабинете Сталина не было зафиксировано заседаний. По свидетельству Микояна, вечером у Сталина собрались Молотов, Маленков, Микоян и Берия [573]. Скорее всего, встреча состоялась или в кремлевской квартире Сталина, или на его даче. Сталин позвонил Тимошенко. Вновь безрезультатно. Военные не владели ситуацией. Встревоженный Сталин нарушил привычный распорядок и предложил членам Политбюро поехать в Наркомат обороны [574]. Здесь он лишний раз убедился в том, что катастрофа приобрела огромные размеры. Сталин обрушился на генералов с упреками и обвинениями. Не выдержав напряжения, начальник Генерального штаба Жуков разрыдался и выбежал в соседнюю комнату. Успокаивать его отправился Молотов [575]. Эта сцена, видимо, отрезвила Сталина. Он понял, что давить на военных бесполезно. Выходя из здания Наркомата обороны, Сталин, по свидетельству Микояна и Молотова, сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, мы – его наследники – все это просрали» [576].

Крепкие выражения и грубость для Сталина не были редкостью. Однако в данном случае они отражали действительно высокую степень смятения. Из Наркомата обороны Сталин, судя по всему, уехал на дачу.

На следующий день, 30 июня, Сталин не появился не только в своем кремлевском кабинете, но вообще в Москве. В ситуации нараставшей катастрофы такая самоизоляция могла иметь критические последствия. Огромная управленческая машина, выстроенная под Сталина, в его отсутствие неизбежно давала сбой. Нужно было что-то делать. Инициативу взял на себя Молотов, старший в неформальной иерархии членов Политбюро. По словам Микояна, Молотов заявил: «У Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии» [577]. Косвенно это подтвердил много лет спустя сам Молотов в беседах с Чуевым: «Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен» [578]. Очевидно, что память изменила Молотову в деталях: Сталин оставался на даче более короткий срок, чем два-три дня. Однако в условиях катастрофического начала войны даже короткое отсутствие вождя, естественно, воспринималось как критическое.