Ивлин Во - Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Вторник, 4 ноября 1930 года Спал до девяти, ходил смотреть парад; отправили на места для прессы. <���…> Начался с опозданием; скука смертная. Вернулся обедать в гостиницу. По церквям с Уиттмором. Фрески с изображением святых мучеников [237] : кровь льется рекой. Писал репортаж о параде, спал на ходу, общался с журналистами. <���…> Телеграмма из «Дейли экспресс»: «Сообщение коронации безнадежно устарело. Нас опередили все газеты Лондона». Ужинал с Чарльзом Дрейджем, спать пошел рано, остальные – в ночной клуб «Хайле Селассие».

Суббота, 8 ноября 1930 года

Ходил с Айрин в новый музей. Ничего лучше здесь не видел. Отличные экскурсоводы. Айрин в бриджах для верховой езды, я – во фланелевом костюме. По возвращении получили приглашение на обед во дворец. Переоделся в утренний костюм и отправился. Обед: столпотворение, вся местная знать плюс американские кинооператоры в зеленых костюмах, плюс французские журналисты во фраках. Подрядчики, школьные учителя, миссионеры. Сидел между фоторепортером и английским летчиком. Айрин посадили рядом с императором и переводили каждое ее слово. На обратном пути сказала: «Теперь вы видите, что такое эти Бартоны. А вот я во дворце котируюсь. Я как-никак баронесса Рейвенсдейл». А потом: «По другую сторону от меня сидела какая-то идиотка, говорила сплошь банальности. Я-то понимала, что император хочет общаться со мной. Пришла в ужас, Ивлин, вида, конечно, не подала, но ведь я знала: мне необходимо заговорить с ним о чем-то новом, оригинальном, найти тему, которая бы его заинтересовала. А на меня все смотрят – удастся мне привлечь внимание императора или нет. И тут, представьте, на меня что-то снизошло, и всякий раз, когда император ко мне обращался, мне удавалось сказать что-то оригинальное и уместное». Возможно, я чудак, но окружающие повергают меня в ужас. Шокировала меня и сирийская еврейка: в конце обеда вышла из-за стола и с выражением прочла вслух длинную оду по-арабски, хотя этим языком его императорское величество не владеет. Как видно, экспромт, причем неудачный. Сидевший рядом со мной фоторепортер решил, что говорит она по-итальянски.

Понедельник, 10 ноября 1930 года В шесть утра выехали с Уиттмором в монастырь Дебра-Лебанос [239] . Пустые бутылки со святой водой. Великолепное утро. Вверх на Энтото, потом – через долину, вдоль многочисленных речушек. Обогнали караван осликов; везли шкуры. Обедали около одиннадцати. Уиттмор жевал сыр. Я съел мяса и выпил пива. Впереди огромное пастбище. Многократно сбивались с пути. Шустрый местный мальчишка запрыгнул на подножку автомобиля. Уиттмор кланялся пастухам. Часа в два резко затормозили перед глубоким оврагом, внизу река. В окружении голых мальчишек в язвах, а также бабуинов спустились вниз по крутой тропинке. Уиттмор не устает кланяться. На полукруглом выступе несколько глинобитных хижин, пара каменных домов и церквей. Навстречу красивый бородатый монах под желтым зонтиком от солнца. Шофер отправлен на поиски патриарха Абуны. Сели в тени возле церкви. Монах что-то написал на руке красивым почерком. Уиттмор указал на букву, похожую на крест, и перекрестился. Монах озадачен. Повел нас к патриарху: коричневый плащ, белый тюрбан, черный зонт, мухобойка; подвел к квадратному каменному дому. Ждем. Собралась толпа. Через полчаса пустили. Кромешная тьма. Маленькие окна под потолком занавешены дерюгой. Свет за дверью – единственный. Собралось двенадцать священнослужителей; две покрытые тряпками табуретки. Абуна читает вслух рекомендательное письмо. Возгласы одобрения. Учтивая беседа – шофер переводит. Из шкафа белой древесины извлекаются предметы, завернутые в разноцветную шаль. Сначала две мрачные немецкие гравюры на досках, потом иллюминированные рукописи. И то и другое – современное. Затем повели смотреть святые источники на склоне горы. Под нависшей скалой разбросаны гробы – нечто вроде деревянных ящиков, куда складывают вещи, или сундуков. Святая вода из ржавых труб. Отдельная, лучшая комната – Менелика. Маленькая хижина – императрицы [240] . Предложили хижину и нам; внутри козы и осы. Ответили, что предпочитаем палатку. Сказано – сделано: установили, землю устлали сеном, сверху – тряпки. Абуна присматривал. «Вы способны убить козу, овцу или ягненка?» – «Нет». Сидим в палатке. Вносят местный хлеб, пиво, мед – все несъедобно. Абуна садится. Разделить с нами трапезу не решается. В конце концов уходит. Едим из плетеной корзины. На столбе лампочка. Абуна пришел пожелать спокойной ночи, стряхнул с тряпок порошок от блох. Снаружи монах с винтовкой. Промозглая ночь. Спал мало. Уиттмор храпел. Шофер взял себе мед и пиво.