Бернар Фоконье - Бетховен

Существуют романы для романистов, есть и музыка для музыкантов. «Большая соната для Хаммерклавира» отпугивает и сегодня. Но если дать себе право (которое легко получить) постичь ее головокружительные красоты, в особенности сосредоточенную глубину адажио, по ней, как по Вариациям Гольдберга Баха или Сонате си минор Листа, можно судить о том, что такое абсолют в музыке: чувственный и лишенный сентиментальности, стремящийся к красоте и переживанию в отчаянном поиске идеальной формы.

Итак, с 1819 года Бетховен общался при помощи своих знаменитых «разговорных тетрадей». Странный документ. Пишут его собеседники, потому что он ничего не слышит. Сам же отвечает вслух, причем так громогласно, что его часто умоляют говорить потише: у полиции Меттерниха острый слух, шпионы императора рыскают по Вене, а мнения Бетховена и его друзей не совпадают с руководящей линией. Композитору даже предрекают, что он окончит жизнь на эшафоте, если не прекратит своих подрывных высказываний.

Может быть, поэтому Шиндлер, правая рука Бетховена до 1824 года (потом, доведенный до крайности его авторитарными замашками и притязаниями, композитор без церемоний выставил его за дверь), сохранил лишь 139 тетрадей из четырехсот, оставшихся после смерти музыканта, а затем хорошенько их подправил, прежде чем продать прусскому королю в 1840 году в обмен на пожизненную ренту? Наверное, у него были и другие причины, кроме политкорректности: ревность, стыдливость (разговоры Людвига с его друзьями порой принимали скабрезный характер), желание подправить образ Бетховена, сделав из него святого. Однако Шиндлер уничтожил не всё, и разговоры за 1820 год созвучны политическим требованиям момента. В кругу друзей журналист Бернард Олива, адвокат Бах, который защищал Бетховена на суде по делу Карла, метали громы и молнии против Меттерниха, Священного союза и даже эрцгерцога Рудольфа, которого Олива называл «нулем». Но Бетховен его щадил. Говоря о мелочной глупости режима и бессердечии императора, который без видимых причин ужесточает уже вынесенные приговоры, они доходили до того, что сожалели о поражении Наполеона — великого человека, приверженного правам народов и идеалам Революции. Sic transit [18]…

Кстати, эрцгерцогу Рудольфу как раз предстояла интронизация в качестве архиепископа Ольмюца в марте 1820 года. Бетховен решил воспользоваться случаем, чтобы добиться-таки своего назначения капельмейстером. И предложил эрцгерцогу еще в марте 1819 года написать мессу для этой церемонии. Он думал, что справится с этой задачей за несколько месяцев; ему потребуется четыре года напряженного труда, чтобы закончить «Торжественную мессу».

Бетховену уже давно не давала покоя мысль написать новую мессу — на самом деле после прочтения статьи Э. Т. А. Гофмана от 1814 года, который поведал в ней о своей мечте о возрождении священной музыки — не для церковного ритуала, а на языке духовности как гимн Создателю, то есть далеко выходящей за рамки богослужебной традиции. Религия как историко-социальное явление уже не является единственной ипостасью духовной жизни человека. «Торжественная месса» — наверное, самое внушительное произведение этого жанра наряду с Мессой си минор Баха, — конечно же не является просто очередной мессой для католической церкви, к которой он испытывал смешанные и, в общем, не слишком теплые чувства. Бетховен хотел главным образом сделать акцент на человеческом духовном идеале: человечество, достигшее высокого уровня духовности, само найдет путь к спасению. Автор «Творений Прометея» считал, что человеческое общество можно считать состоявшимся, лишь когда оно достигнет той духовной — и политической — свободы, к которой стремился он сам.

Бетховен, которого «папа Гайдн» в шутку называл атеистом, в религиозном плане был истинным сыном эпохи Просвещения. Родившись католиком, он остался христианином, но в его христианстве не было конформизма. Его даже чуть не арестовали в одном кафе в 1819 году, когда он заявил во всеуслышание, что Христос был всего-навсего «распятым евреем». Он деист. Это значит, что он верит в Создателя, в трансцендентную сущность. Его вера синкретична, к ней примешиваются иные влияния. Католическая догма и ее строгое соблюдение ему безразличны. Над своим рабочим столом он повесил надписи из храма богини Нейт в Саисе, переписанные собственноручно: «Я то, что есть»; «Я то, что есть, то, что было, и то, что будет; ни один смертный не поднимал моего покрывала»; «Он один, и все вещи обязаны ему своим существованием».