Варлен Стронгин - Михаил Булгаков. Три женщины Мастера

Давид Александрович умер на девяностом году жизни.

Татьяна Николаевна осталась одна с ничтожной пенсией в 28 рублей, положенной ей за потерю кормильца. Как-то пропившийся отдыхающий за бутылку водки отдал ей роман «Мастер и Маргарита». Она сразу же открыла книгу на последних страницах, интуитивно чувствуя, что здесь что-то написано про нее. Миша не мог уйти из жизни, не оставив ей прощального привета. Первая страница второй части романа заставила биться ее сердце: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?»

«Нет! Мастер ошибался, когда с горечью говорил, что она забыла его. Этого не могло быть. Она его, конечно, не забыла… Возлюбленную звали Маргаритой Николаевной. Она была красива, умна… Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах… Могла купить все, что ей понравится… Никогда не прикасалась к примусу… Не знала ужасов житья в совместной квартире…»

Да, так было, когда она вышла замуж за Мишу… Дочь действительного статского советника… Отчество – Николаевна… У Миши ничего не бывает случайно. Она лихорадочно прочитывала страницу за страницей, мысленно отбрасывая места, связанные с необычным сюжетом, возможно, с подробностями жизни Елены Сергеевны. В главном Миша был прав – она не забыла его. «Она любила его, она говорила правду», – писал Миша о своей героине, и, как думала Татьяна Николаевна, именно о ней, в этом она не сомневалась, все более и более углубляясь в чтение романа.

«Я верую, – шептала Маргарита торжественно. – Я верую! Что-то произойдет! Не может не произойти, потому что за что же мне послана пожизненная мука?» И вот он объявился, пусть в романе, но вернулся, пришел к ней. Героине снится «местность – безнадежная, унылая, под нахмуренным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей, какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные нищие полуголые деревья, одинокая осина, а далее, меж деревьев, за каким-то огородом, бревенчатое здание, не то отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика… Вот адское место для живого человека!»

Татьяна Николаевна заложила страницу листочком и воскликнула:

– Это же Никольское! Он описывает Никольское точно таким, как оно было! Даже не забыл осину у мостика!

И вот появился он, после наркотического запоя: «Оборван он, не разберешь, во что одет. Волосы всклокочены, небрит. Захлебываясь в неживом восторге, Маргарита по кочкам побежала к нему…»

– Мастер! – нежно улыбнулась Татьяна Николаевна, и вновь глаза ее ловят близкие сердцу строчки: «Если он поманил меня, то это значит, что он приходил за мною и я скоро умру. Или он жив, тогда сон может означать только одно, что мы еще увидимся. Да, мы увидимся очень скоро». Бедный Миша, он был уверен, что Леля разыщет меня… Не вини ее… Я была очень далеко… Меня согревает даже мысль, что ты желал увидеть меня… Ты вспоминаешь, как я плавала в Волге! Я знала, как тебе нравилось, что я не боюсь воды, дружу с нею, с моей веселой и озорной подругой: «Отбросив от себя щетку, она разбежалась и прыгнула в воду вниз головой, и столб воды выбросил ее почти до самой луны». Ты всегда был фантазером, Миша. Высоко ты поднял меня, до самых небес. Ты любил меня, очень. Я помню это. А вот я стою у квартиры номер 50. Помнишь свои стихи об этом доме? Я помню, как и все веселое, что было в нашей молодости:

«На Большой Садовой дом стоит здоровый. Живет в доме наш брат организованный пролетариат.

И я затерялся между пролетариатом

как какой-нибудь, извините за выражение, атом…

Питаемся понемножку: сахарин и картошка.

Свет электрический странной марки,

то потухнет, то опять ни с того ни с сего разгорится ярко…

За левой стеной женский голос выводит: “Бедная чайка…”,

а за правой играют на балалайке».

Я пела эти стихи как песенку, а иногда как городской романс. Смешно получалось…

Татьяну Николаевну настолько взбудоражили эти воспоминания, что она не могла оторваться от книги, и ей казалось, что она погрузилась в молодость и останется там благодаря волшебству Мастера. А вот она борется за него: «После того как Мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными.

– Ну вот, это другое дело, – сказал Воланд, прищуриваясь, – теперь поговорим. Кто вы такой?

– Я теперь никто, – ответил Мастер, и улыбка искривила его рот.