Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь

Она хотела поехать в Испанию, но не дали визу. Она поехала в Лондон, где ее мать хворала и просила ее приехать. В письмах она жалуется, что скучает, что ей надоело в Париже, а теперь в Лондоне. В апреле в Берлине был Маяковский, и Лиля поехала к нему, оттуда они в мае вернулись домой. Все это время Лиля не переставала в письмах интересоваться Краснощековым, который еще был в заключении…

В начале романа с Маяковским они условились: когда их любовь охладеет, они скажут об этом друг другу. И вот весной 1925 года ЛЮ написала Маяковскому, что не испытывает к нему прежних чувств: «Мне кажется, что и ты уже любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».

Увы. Это ей только так казалось. Он продолжал любить ее, может быть, и не так бешено, но продолжал. ЛЮ была натура решительная и крайне самостоятельная. Настаивать он не смел, иначе это привело бы к полному разрыву. Маяковский это понимал. Понимал, что и ее, и его сердцу не прикажешь, и страдал.

Летом они жили в Пушкине. Лиля увлеклась шитьем платьев из ситцевых русских платков, отделывая их красивыми пуговицами, которые привезла из-за границы. Она их носила сама и дарила приятельницам. Ламанова, встретив Лилю в Пушкине в таком платье, пришла в восторг, Лиля привела ее на дачу, сняла с себя платье и подарила ей. Все очень смеялись.

Осенью Маяковский уехал с выступлениями в Париж. Оттуда он пишет Лиле ревнивое письмо, она же отвечает: «Что делать? Не могу бросить А.М., пока он в тюрьме. Стыдно! Стыдно, как никогда в жизни».

«Ты пишешь про стыдно, — отвечает он. — Неужели это все, что связывает тебя с ним, и единственное, что мешает быть со мной? Не верю! Делай как хочешь, ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит».

Романы Лили Юрьевны! Те, которые были, и те, о которых она и не помышляла, а ей все равно приписывали (как недавно, вдруг, с Асафом Мессерером), порождали массу слухов и домыслов; они передавались из уст в уста и, помноженные на зависть, злобу, ханжество, оседали на страницах воспоминаний. Жена мне недавно прочитала, что даже в далекой Японии писали: «Если эта женщина вызывала к себе такую любовь, ненависть и зависть — она не зря прожила свою жизнь».

Если ЛЮ нравился человек и она хотела завести с ним роман — особого труда для нее это не представляло. Она была максималистка, и в достижении цели ничто не могло остановить ее. И не останавливало.

«Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают, — говорила она. — И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить, куда вздумается. Ну а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье».

В годы ее жизни с поэтом о ней говорили больше, чем о какой-либо другой женщине, и ее личная жизнь интересовала людей, которые к ней не имели никакого отношения. Это осталось и ныне.

Известно, как трудно разрушить «свято сбереженную сплетню» — слух тянется, тянется, подобно золотой цепочке Александрин, якобы найденной в постели Пушкина. Однажды придуманное тщетно пытаться опровергнуть фактическими справками, сопоставлениями дат или ссылками на свидетельства даже самих «действующих лиц». Пустое! Как судачили, так и будут судачить, печатать в журналах, а теперь и комментировать по телевидению. Про Лику Мизинову и Чехова, Ахматову и Блока, Мандельштама и Марию Петровых.

Если уж роман намечался, то семейное положение «объекта» или его отношения с другими женщинами не служили для ЛЮ преградой — куда там! Она всегда добивалась успеха. Лишь раз произошла осечка — это был Всеволод Пудовкин. Он не желал перейти границ дружеских отношений, что сильно задело Лилю Юрьевну. Из самолюбия, чтобы удержаться и не позвонить ему утром, она приняла веронал, но перехватила, и ее еле-еле привели в чувство лишь к вечеру. Маяковский был в отъезде. Когда же она рассказала ему об этом, «он как-то дернулся и вышел из комнаты», — писала ЛЮ.

Нетрудно представить, какое страдание причинило ему это откровение. Вероятно, он подумал: «Вот пред тобой мое сердце, полное любви, открытое тебе… Вот пред тобой я, готовый для тебя на все… Зачем же ты…»

Не поймать меня на дряни,

На прохожей паре чувств,

Я ж навек любовью ранен,

Еле-еле волочусь.

После их серьезного расставания, когда ЛЮ написала ему в записке, что «не испытывает к нему прежних чувств…», Маяковский в 1925 году едет в командировку в Америку и Мексику… Его письма с палубы парохода, из Мехико и Нью-Йорка опять полны любви, ласки и тысяч поцелуев, он пишет, как скучает, и умоляет не уходить от него.