Владимир Рудный: Долгое, долгое плавание

Тысячи миль прошел Исаков на миноносцах, канонерских лодках Амурской и Сибирской флотилий, на учебном корабле «Орел». Он повидал и Николаевск-на-Амуре, где учился на штурмана Макаров, и Желтое море, где он погиб, и проливы Цусимы, и гавань Чемульпо — место подвига экипажей «Варяга» и «Корейца»; он знал, что «Варяг», поднятый японцами тогда же, в пятом году, был отремонтирован и превращен ими в учебный корабль «Сойя», но теперь японцы стали союзниками против кайзеровской Германии и Россия уже договаривалась с ними о выкупе трофейных кораблей — через год, прибыв снова во Владивосток на практику, гардемарин Исаков увидит в бухте легендарный четырехтрубный «Варяг» — опять под андреевским флагом и георгиевским вымпелом — перед отправкой в Мурманск на ремонт…

На каждой миле тихоокеанских походов, при посещении каждого порта история, знаемая по книгам, «по слуху», становилась осязаемой, обогащалась наглядностью, плавание, как и предсказывал Гончаров, населяло память, воображение редкостными картинами, обостряло ум и закаляло характер. Гардемарины побывали и на петропавловских батареях, выстоявших перед соединенными силами иноземцев во время Крымской войны; поднялись и на борт двухмоторной паровинтовой яхты, построенной на Охтинской верфи в Петербурге по заказу камчатского губернатора в одиннадцатом году, — она дошла в Авачинскую губу своим ходом через океаны и моря, и ее назвали «Адмирал Завойко» в честь соплавателя Нахимова и начальника петропавловской обороны Василия Степановича Завойко.

Славное это дело — называть корабли именами воинской доблестью отмеченных сынов отчизны, а не в честь знатных особ царствующего дома или ничем не примечательных сановников. К этой мысли Исаков вернется не раз. Он еще напишет полный глубокого сарказма рассказ «Крестины кораблей» — о том, как на Дальнем Востоке у острова Русский матрос срубал зубилом с борта новенького ледокола медные литеры названия — «Генерал-адъютант Сухомлинов»; пока ледокол строили в Шанхае, а потом вели с верфи до Владивостока, военный министр Сухомлинов «под зад коленкой получил»… Но осмысление виденного — впереди. А пока — смотреть, запоминать, учиться.

«И этого всего потом из памяти и сердца нельзя выжить во всю жизнь: и не надо — как редких и дорогих гостей», — так закончил книгу «Фрегат «Паллада»» Гончаров. Так думал и гардемарин Исаков.

В палящий полдень под южными широтами он безропотно лез в корабельную преисподнюю — к машинам, к котлам, благо никогда не был белоручкой. А на крутой волне с замирающим сердцем взбирался на марс, «побеждая робкие движения души». Он охотно исполнял любую работу на корабле, помня пристрастие к матросскому труду Нахимова, презрительно окрещенного вельможами «боцманом». А уж самостоятельная прокладка хотя бы малого отрезка курса, священнодействие у компасов или у штурманского столика — это ли не награда за тяжелый труд!

Но гардемарин — не путешественник в одном единственном походе. Его практика — только начало морской жизни. Тут и радости, и огорчения, тут и познание разных натур. Ничто так не раскрывает натуру человека, как длительная совместная жизнь на корабле в море. В море — как на войне: хороший человек быстро проявит и разовьет лучшие черты своей натуры, а дурной наверняка раскроет себя соплавателям. Сразу видно, кто и в бою храбрец и во вседневной жизни не робок, кто равнодушен ко всему, кроме себя самого, а кто молодец над беззащитными, куражится, хоть и сам не шибко знатного роду, над нижними чинами, зато перед старшими стелется угодником.

Исакову каждый офицер на корабле поначалу казался идеалом. Но когда праздник первого выхода в море прошел, настали трезвые будни.

«Орел» возвращался Охотским морем к Владивостоку. Команда, измученная штормом, вздохнула вольнее. Проглянуло солнце, волна унялась, свободные от вахты матросы отдыхали в кубриках. На мостике кроме вахтенного начальника и рулевых были те гардемарины, коим предстоял зачет по навигации.

Внезапно появился командир Винокуров, царь и бог на корабле, — грубый, не в меру строгий, но бог. Про таких говорят: он идет по правому борту — все шарахаются на левый. Винокуров цепко и быстро окинул взглядом мостик и остановился у компаса: медяшка тускла, плохо надраена. Кивок — и старшина рулевых, в чьем заведывании был компас, унтер-офицер из старослужащих, взлетел на мостик и предстал перед командиром, едва успев привести себя в порядок после короткого сна в кубрике. Командир, не сказав ни слова, сильным ударом в лицо сшиб его с мостика навзничь на палубу.