Владимир Рудный: Долгое, долгое плавание

«Швейцарский адмирал»? Ну что ж из того, что он уроженец гор. Историей доказано, что лучшие адмиралы России родились и росли далеко от моря. Ушаков из-под Ярославля, Нахимов родился в Смоленской губернии, рос под Харьковом, а море впервые в жизни увидел только тогда, когда его привезли в Петербург и определили в кадеты Морского корпуса. И не море увидел — устье Невы в версте от корпуса. Но сумел же Нахимов прославить Россию и ее флот на века!..

Взвесив все возможности, Исаков решил во что бы то ни стало пробиться в Морской корпус, сдать туда экзамены лучше всех поступающих. Несколько лет учения, морской практики в дальних плаваниях и, если он преуспеет в труде и науках, на белые с золотой окантовкой и накладными якорями погоны гардемарина он заслужит лычки флотского унтер-офицера да еще дудку на витой цепи на грудь. А там и мичманский кортик не за горами. С мичманов начинали долгое плавание все адмиралы парусного и парового флота, мичман — первый офицерский чин на флоте, первая ступень. К ней стремился девятнадцатилетний Исаков, приехав летом тринадцатого года в Петербург.

В Петербурге, как и в Тифлисе, его тоже отговаривали: Морской корпус только для дворян. За двести лет его существования устав менялся не раз, но сословные преграды не ослабевали. Даже Коля Джунковский считал, что надо подавать бумаги в Политехнический — опять вместе учиться.

А дядя, — не Лауэр, а ротмистр расквартированного в Тифлисе Нижегородского драгунского полка Гацунаев, родственник и Хаджи-Мурата Мугуева, — дядя стал поучать племянника, что кавказцу резон служить в кавалерии, хотя сам дядя полк оставил, переехав в Петербург. Гацунаев твердил старое: флот — не для кавказца. Люди Кавказа любят коня, шашку и кинжал. Вот Мугуев правильно поступил, уйдя еще в прошлом году в кавалерийское училище, скоро получит чин хорунжего. А Вано? Теряет только время Вано: кончится тем, что возьмут в солдаты.

Наверно, дяде успела написать мать. Он то и дело ссылается на пример Макарова, знает, кто для упрямого Вано авторитет. Смотри, говорит, сам Макаров не посмел когда-то проситься в корпус, знал, что боцманского сына туда не возьмут. Отцу Исакова как кавалеру ордена Станислава пожаловано личное дворянство?.. Оно в могиле, его дворянство. Здесь ты никто. Вот в казачьем войске будешь человеком, — там и осетины, и чечены, возьмут и армянина.

Но Макаров начинал службу полвека назад. Иная эпоха, пореформенная Россия. Высшая знать опасалась, что простолюдины захлестнут офицерскую касту. Да и неужели пример с Макаровым никого ничему не научил?.. Только и твердят сейчас в обществе: России необходим флот, надо обновлять морское офицерство. В Думе дебатируют об ассигнованиях на строительство большого флота. Дядя должен же знать, что в войне с Японией ядро флота погибло. В Николаеве, в Ревеле, да и в самом Петербурге, заложены новые корабли. Кто будет ими командовать, если не допускать к учению тех, кто любит флот?!

Тысячи доводов выискивал юный Исаков не только в споре с благожелателями, но и самим собой. Потрясения русско-японской войны и революции пятого года он пережил еще мальчиком, многого не понял и не мог понять, но многое прояснилось ему вскоре. На устах у всех были Порт-Артур и Цусима.

О детских впечатлениях Исаков разговорился в шестьдесят седьмом году с Хаджи-Муратом Мугуевым, сидя с ним в скверике во дворе писательского дома на улице Черняховского в Москве. По-стариковски ворошили прошлое. Придирчиво сличали свои воспоминания, сверяя память. Сошлись на том, что одному больше запомнились известия о революционных событиях в Баку, хотя сам он тогда жил в Тифлисе, и это естественно: в Баку перед всеобщей забастовкой пострадал отец, для семьи все сплелось в один узел — смерть отца, резня, охранка, волнения на промыслах; а другому — Мугуев был на год старше Исакова — памятна всеобщая забастовка в Тифлисе, — к ней присоединились и ученики старших классов, начальство в кавалерийском училище вечно выпытывало у будущего хорунжего, не причастен ли и он к этой крамоле. Многое в памяти сместилось, такого смещения остерегался Исаков, когда начал писать рассказы. Но при всей незрелости взглядов обоих юношей, детские впечатления нашли в их душах свой закуток, и все, наверно, всплыло потом…

А тогда — тогда Исаков не умел и не старался докапываться до социального смысла того, что происходит в стране. Тогда он не знал, что еще до падения Порт-Артура Ленин предсказывал судьбу 2-й Тихоокеанской эскадры, посланной царем на верную гибель, не знал столь ясной исчерпывающей ленинской оценки русско-японской войны, которую потом, полвека спустя, сам приводил в полемике с заокеанскими фальсификаторами морской истории: «Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению». Где мог в десятые годы прочесть такое юноша, далекий от политики, если царская цензура подсовывала ему лживые казенные версии.