Владимир Рудный: Долгое, долгое плавание

Охотников за счастьем там собралось вдоволь, хищников — крупных и мелких, иноземных и домашних — хоть отбавляй. Колониальные нравы — жестокие и беспощадные. Охранка чуяла накипающее озлобление рабочих на промыслах, близость грозы девятьсот пятого года и в канун революционных выступлений спровоцировала очередное кровопускание — армяно-татарскую резню. Степан Егорович Исаков попал в гущу трагических событий, чудом их пережил, но ненадолго: тяжко заболев, он год спустя умер от разрыва сердца, оставив семье одни долги.

Петр Антонович Лауэр, брат вдовы, давно стал покровителем семьи и воспитателем детей. Он потому, возможно, и остался холостяком, что посвятил себя целиком сестре и ее детям. В Тифлисе Иван Исаков жил и учился с семи лет. Дядя был для него в ту пору и духовным отцом, и наставником.

Инженер-технолог Лауэр вырос на берегу Балтийского моря и, как многие уроженцы Эстонии, стремился во флот. Может быть, поэтому он всю свою жизнь собирал книги о море, журналы о море, рисунки с морскими сюжетами. Всевозможные справочники, записки знаменитых мореплавателей, географов, биографии прославленных адмиралов, описания кругосветных походов русского парусного флота, сражений Ушакова, Нельсона, Нахимова стали спутниками юности реалиста Исакова.

Дядя получал для своей библиотеки не только журнал «Иллюстрасьон», где десятилетний Ваня обнаружил картину гибели «Петропавловска» на минной банке, а позднее — иллюстрированные отчеты о трагедии эскадры Рожественского у Цусимы. Дядя собирал и «Морской сборник», он накопил фолианты этого журнала почти за шестьдесят лет.

На первых же книжках журнала значилось имя Федора Петровича Литке, исследователя загадочной Арктики, Новой Земли, Чукотки, Камчатки, Каролинских островов. Этот адмирал, капитан в двух кругосветных плаваниях, географ, президент Российской Академии наук, был среди главных учредителей «Морского сборника»; детское воображение невольно связало с тех пор морское дело с наукой и открытиями. «Фрегат «Паллада»» Гончарова пришел к Исакову со страниц «Морского сборника». В «Морском сборнике» он находил документальные дополнения к «Севастопольским рассказам» Толстого. Здесь писали и о подвигах матроса Кошки, и о мужестве Нахимова, и о гибели Корнилова на Малаховом кургане, и о бесстрашии хирурга Пирогова — Пирогов сам стал потом автором журнала, к его заметкам о воспитании юношества, для детского ума еще непонятным, Исаков вернется в зрелом возрасте. Ему не был доступен смысл многого; он тогда не знал, что и драматург Островский, и Писемский, и Ушинский, и Даль, и Станюкович, многие писатели, ученые, просвещенные люди века сотрудничали в морском журнале не случайно; дух близкого к «Современнику» издания вызвал гнев жандармов, гнев царского двора, но одобрение революционных демократов. О статьях Чернышевского и Добролюбова в защиту «Морского сборника», о протесте Герцена в «Колоколе» против доноса охранки на «Морской сборник» Исаков услышит потом — надо еще пройти огонь Октября и гражданской войны, чтобы по-новому воспринимать отечественную историю. В детские же годы ищешь сведений, сюжетов, романтических историй.

Но и поверхностные впечатления детства, если их источник чист, оставляют благой след. Все, что позже легло в фундамент его глубоких исторических познаний, все начиналось отсюда, из этой библиотеки Петра Антоновича Лауэра, так и не ставшего моряком, но сумевшего пробудить не праздный, добрый интерес к флоту у своего воспитанника.

А остальное формировала среда — разнородная, но демократическая по своим устремлениям.

Иван Степанович в заметках к автобиографии не раз подчеркивал демократичность жизни в Тифлисе. Были рядом и эдакие наследные принцы — будущие прожигатели родительского состояния. Были и друзья по проказам детства, по скитаниям на горных дорогах и тропах, на бурных реках Кавказа, по любви к театру, к книгам, к примитивной, но глубоко народной, грустной и чистой живописи тифлисских духанов. С одними жизнь развела, с другими дружба продолжалась до глубокой старости.

Однажды, уже после смерти Ивана Степановича, я разговаривал в Ленинграде с подругой его детства Еленой Эн, в прошлом княжной.

— Вспоминаю Вано тех дней и вижу перед собой худенькую фигурку шустрого мальчика, — рассказывала мне Елена Эн. — Он вытянулся потом. На вьющихся, коротко стриженных черных волосах фуражка реалиста надета а ля Нахимов. Весь устремлен, всегда спешит. «Вано, куда?» — «Эличка! — так он меня звал. — Бегу бить Коваленского!» — и быстро скатывается по нашей лестнице…