Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

— Ах ты, словотворец!

Так мы с Сашей иногда пикируемся, но он, конечно, остроумнее меня. Очень меток в словах: «цепкоглазый», «пригожий», «речеписец», всего не упомню. Цитаты из него так и сыплются — от Пастернака и Гумилева до Вознесенского и Бродского. Рассказывает, какими стихами можно было уболтать девицу в пятидесятых, шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годах, с примерами. Иногда заземляет хрестоматийные тексты:

— «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем» — это Ахматова написала, изменив Гумилеву с Модильяни, — говорит он.

— Из чистого мазохизма, — подаю я реплику.

Я вспоминаю первые строки «Марбурга», а Саша подхватывает и шпарит наизусть дальше, и мы, испытавшие в юности амок обморочной любви, сходимся на том, что это великое стихотворение Пастернака — лучшее в русской любовной лирике.

То же со стихами Мандельштама или Бродского — поверх сюжетного драйва, мы с ним, будучи оба-два словесными лакомками, упиваемся, кайфуем отдельными строчками и образами.

— «С наливными рюмочками глаз», — смакует Саша Мандельштамову строчку про насекомых из стихотворения «Ламарк».

Мы перебрасываемся с Грантом стиховыми цитатами, как мячиком. Иногда к нашей игре подключаются Лена Клепикова и our mutual friend Миша Фрейдлин, хотя вкусы у нас, конечно, разные. У Лены вкус строже, а потому отбор любимых стихов у наших общих кумиров — избранное избранного. Из «кирзятников» мой фаворит Борис Слуцкий, а у Миши Фрейдлина — Давид Самойлов, тогда как Грант к военному поколению поэтов отменно равнодушен, зато любит Дмитрия Кедрина, которого я знаю плохо, и Андрея Вознесенского, который нравится мне очень выборочно. Мы встречаемся с Грантом в регулярном режиме, а наши теле— и радиоразговоры мало чем отличаются от ресторанного или домашнего трепа. Последняя передача про Довлатова накануне выхода этой книги. Судя по отзывам зрителей и слушателей, интерес к нему не угас.

Договариваемся о встрече у японцев в «Бамбуке»:

— Увидимся, сушимся и сашимимся. — А когда я заказываю темпуру, добавляет: — O tempura! o mores !

Саша полагает, что в нем гармонично сочетается мания величия с комплексом неполноценности, и любит рассказывать истории и даже предыстории из своей жизни.

— Тебе следовало бы отмечать не день рождения, а день зачатия, — говорю я.

— Если бы знать, — вздыхает Саша.

— Чего проще! Отсчитай девять месяцев.

— Семь. Я из недоношенных.

Он был единственным ребенком на большую семью: адвокат-папа, которого прозвали «катафалк», был четырежды женат, и четыре раза замужем была его мама, но только последний их брак оказался результативным. Все бывшие супруги сохранили дружеские отношения, собирались вместе и баловали Сашу. Саша родился во время войны, на подходе его юбилей, а когда он родился, папа-адвокат-катафалк предупредил, чтобы ребенка не обрезали: «Кто знает, чем все это закончится».

— Я ему обкусала, — говорит его жена Майя, которая называет меня кисуленькой.

По-любому, Саша православный — в юности крестился.

Настаивает на том, что постриг и обрезание — аналогичные процессы, так как совершаются одним инструментом — ножницами. Не всегда: в древности обрезали каменным ножом — видел на ренессансных фресках и рельефах, а своими глазами — как раббаи откусывает крайнюю плоть у каких-то совсем уж ортодоксальных евреев: эка, куда меня занесло!

— Что мы сегодня празднуем? — спрашиваю я.

— Ну, Новый год… — говорит Саша.

— День обрезания Христа — с этого и началась Новая эра.

Когда у Саши, довольно рано, начались проблемы в школе с вызовом родителей, отец сказал матери:

— Я тебе дал деньги на аборт, а ты купила платье. Вот теперь сама и расхлебывай.

У Саши глагол короче и похлеще, но нельзя так нельзя.

— Что остается в памяти? — задумчиво говорит он. — Варфоломеевская ночь, Кристалл Нахт, первая брачная ночь.

— В первую брачную ночь редко кто теперь теряет девственность. Днем с огнем.

— А ты что, стоял со свечой?

Некоторые Сашины байки я знаю наизусть, но все равно слушаю как впервые — он еще классный исполнитель. Скажем, история с «Интуристом», куда Саша поступал работать и выдержал все экзамены, но потом директор по фамилии Гальперин говорит ему:

— Вы нам подходите. Но, понимаете, у нас процентная норма на евреев, только один я, а вы — Рабинович. Возьмите лучше фамилию матери. Как фамилия вашей матери?

— Кац.

— Вали-ка ты отсюда нах!