Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Так вот: как бы я поступил на месте Ефимова, имея у себя в архиве письма Довлатова? Если бы опубликовал, то, безусловно, без всяких купюр и пропусков — из уважения хотя бы к покойнику. Да и как писатель не посмел бы: купировать и цензурировать коллегу? Этого еще не хватало! Другой вопрос — стал бы я их публиковать, несмотря на протесты правообладателей?

Вот мой собственный опыт — недавний. Работая над этой книгой о Довлатове, мы с моим соавтором хорошо и тесно сотрудничали с Леной Довлатовой, которая нам очень-очень помогала. Одно столкновение, однако, случилось — как раз из-за писем Сережи. Не просто неопубликованных, а уничтоженных адресатом — Юнной Мориц. Сюжет детективный и сенсационный: хотите — верьте, хотите — нет, но мне удалось эти уничтоженные письма восстановить, считай, из пепла. Я к этой истории возвращаюсь и еще возвращусь — поневоле. Увы, рукописи горят, но эти — не сгорели! Письма изумительные! Я отобрал большие фрагменты и сбросил Лене Довлатовой по электронке. Она тут же ответила:

«Спасибо за письма. По-моему, замечательные. И кокетство очень мужское и тонкое одновременно. Простите, вы их будете приводить в своей книге?.. И они пока нигде не мелькнули. Очень-очень жаль».

Спустя сутки Лена вдруг, ни с того ни с сего, сделала U-Turn и стала возражать против публикации этих писем, как будто злой дух ей нашептывал возражения. В конце концов мы сошлись на том, что дам в книге несколько цитат. Но мне все равно было ужасно жаль, что не могу привести эти лично мной спасенные из небытия письма полностью из-за моих дружеских отношений с Леной Довлатовой. А так как эти редкостные письма были уничтожены, а копии наличествуют только у меня, то я решил посоветоваться с одним моралистом, человеком «самых строгих правил», и еще с одним адвокатом из нашего американского литагентства, большим докой именно по вопросам авторского права. И совместно мы нашли юридически и морально безупречный способ их опубликовать. В чем читатель этой книги сможет вскоре сам убедиться. Вот я и говорю честно, что не знаю, как бы поступил на месте Ефимова.

Меня сейчас интересует другое. Не юрисдистика и не этика, а психология. Начиная с побудительных причин публикации писем Довлатова, которая была предпринята вовсе не из любви к его эпистолярному стилю, а тем более не из любви к самому Довлатову, которого Ефимов, судя по письмам, в конце концов возненавидел, а главным образом чтобы отметиться в качестве знакомого этого прославленного посмертно писателя и приобщиться к этой сияющей славе. Другими словами, взять реванш у покойника за все испытанные от него муки и унижения и пользуясь им как постаментом (благо Довлатов был таким огромным) для памятника самому себе — рукотворного и самодельного.

Так и случилось, как было рассчитано. Благодаря этому отцензурированному в свою пользу «эпистолярному роману» (хотя на самом деле — антироман) публикатор не только живет в отраженных лучах чужой славы и почует на чужих лаврах — он еще производит манипуляции и трюки, каким позавидовал бы Чичиков. У того «мертвых душ» были сотни, а у этого одна-единственная, зато какие он проделывает с ней фокусы-покусы. Судите сами.

Казалось бы, само собой, своей небывалой post mortem славе Довлатов обязан своим собственным книгам. Аксиома, не требующая доказательств, да? Не факт. «Ни про одну его книгу мне не довелось услышать „был потрясен“ „не спал всю ночь“, „ошеломлен яркостью переживаний“, „сердце болит“ — только про „Переписку“», — пишет Ефимов в своих американских воспоминаниях. Поди проверь, были такие отзывы на самом деле или сочинены мемуаристом. Я склонялся к последнему, потому что в другом месте Ефимов приумножает как число восторженных отзывов, так и хвалу книге — самой-самой у Довлатова:

«Это самое крупное произведение Довлатова и, по мнению многих читателей рукописи, самое искреннее и драматичное. Переписка покрывает годы 1978 — 1989-е и по сути представляет собой эпистолярно-автобиографический роман. Вот отзывы некоторых читателей: „ошеломительная книга“; „лучшее из написанного Довлатовым“; „не мог заснуть всю ночь“; „читаешь на одном дыхании“; „стилистически, художественно материя писем неотличима от лучших страниц довлатовской прозы… заставляет заново полюбить творчество Довлатова, расширяет представление о нем“».

Странно даже, что это однообразно-тенденциозное перечисление обрывается — таких отзывов можно настрогать бесчисленно. Точнее, насочинять на голубом глазу. Хотя есть и реальные авторы — из зависимых от Ефимова-издателя. Например, Вика Беломлинская, чьи три книжки выпустил «Эрмитаж», отрицает Довлатова как писателя, а заодно и как мужчину: «Не был половым гигантом». А что, если это написала нимфоманка, ну, типа героини последнего фильма Ларса фон Триера? Как в том анекдоте: всех удовлетворяет, а ее не удовлетворяет, — да ее никто не удовлетворяет! Вика ставит в заслугу Довлатову единственное произведение: «Потрясающее — последнее — письмо Игорю Ефимову. Рядом с ним все остальное — в весе пера». Что же получается? Что Довлатов стал настоящим писателем только в этом письме Ефимову — и благодаря Ефимову, который выступает в новой для себя роли музы самого популярного в России прозаика? Господи!