В Свердловске нашу группу ожидала неприятность — пересадка. День был очень морозный, народу — уйма. Выяснилось, что выехать мы сможем не раньше, чем через неделю. И тут в наших седых многоопытных головах возник хитроумный план: Рудов прикинулся глухим и немым паралитиком, а я — врачом, приставленным к нему лагерным начальством. Сказано — сделано: Рудов закатил красивые серые глаза и повис у меня на руке, а я потащил его в медпункт. Там он картинно изображал глухонемого идиота, а я кое-как рассказал, в чём дело и попросил помочь без очереди получить билеты. Женщина-врач, сестра и санитарка ударились в слёзы — мы были, может статься, плохими актёрами, но зато настоящими каторжниками и больными. Отплакавшись, врач спросила меня:
— Так как же фамилия вашего больного, доктор?
И тут от волнения меня постигло несчастье — очередной провал памяти: я забыл фамилию Рудова.
Это было ужасно!
Произошла заминка. Женщины вытерли слезы. Подняли брови. Насторожились.
— Рудов! — наконец с угла губ выдавил мой глухонемой паралитик.
— Рудов!! — радостно подхватил и я.
Врачиха безнадёжно махнула рукой, оделась и выбежала вон. Через четверть часа она вручила нам билеты. Теперь я думаю, что мы напрасно хотели спекулировать на выдуманных болезнях, дабы вызвать к себе сочувствие. Достаточно было взглянуть на нас: наш вид говорил вместо нас всё, что надо. Он не был выдуманный.
За Уралом стало теплее. После Волги исчез снег. На подъезде к Москве выглянуло солнце и показалась бурая, местами даже зелёная трава: зима кончилась, мы приехали в позднюю солнечную сухую осень.
На Казанском вокзале наскоро расстались. Держа в руке узелок, я вышел на ступени.
— Катись! — прорычал мне в ухо дежурный милиционер.
И я покатился в город, где живу и по сей день.
Очень кружилась голова. Временами думал, что упаду. Взял такси. Шофер внимательно посмотрел на меня и стал кружить по городу, чтобы заработать побольше: Ново-Басманная улица находится рядом.
В солнечный послеобеденный час я подъехал к серому дому. На втором этаже нашёл нужную дверь. Позвонил. Никого. Позвонил ещё раз. Десять. Двадцать.
Никого.
В отчаянии я присел на подоконник. Очень закружилась голова и стало стрелять в левую половину головы. Нужно бы не думать… Но как же не думать?! Вечер надвигается. Лины нет или она уехала… Куда я денусь?
Шустрый школьник взбежал по лестнице и стал бить кулаком в заветную дверь.
Я подошёл.
— Милашовы здесь живут?
— Конечно. Почему вы не постучали? У нас не работает звонок! Вы из Сибири приехали? Да?
Полная красивая молодая женщина открыла дверь, пропустила мальчика. Внимательно на меня посмотрела, сказала:
— Я уже поняла, кто вы. Мама мне писала. Проходите.
И вот ночью я лежу на мягком диване, на хрустящем белоснежном белье. Приютившие меня люди спят.
В ночной тишине я как будто один. Смотрю в слабо освещённый высокий потолок.
И вдруг безумная, яростная, бешеная радость охватывает меня. Сотрясает с головы до пят. Я задыхаюсь. Сдерживаю руками голову, чтобы оттуда не вырвался наружу мой больной мозг.
В комнате тихо. Я шепчу, беззвучно кричу, мысленно ору и торжествующе вою, как вырвавшийся из клетки зверь, повторяю одно невероятное слово:
— Свободен! Свободен!! Свободен!!!
Глава 2. Бывший мертвец удивленно наблюдает
Утром я незаметно выбросил в уборную справку насчёт вшивости.
Хе-хе-хе… Спорить нечего, я действительно свободен… Хотя и остался гражданином третьего сорта. Лишенцем.
— Ну, каковы твои планы насчёт работы? Где думаешь устраиваться? Предупреждаю: в Москве тебе не дадут комнаты и прописки, а значит, и работы. А комнату тут получить вообще невозможно! — говорил Зяма, муж Лины, на следующее утро, равнодушно глядя в окно.
«Планы? — туго думаю я. — Какие планы? У меня нет планов. Я не могу работать. Вот Анечка бы…» От напряжения начала болеть голова. Слева. В темени.
— Вот Анечка приедет, и тогда…
В тот же день Зяма повёл меня на рынок и купил в ларьке рубаху, галстук, бельё, ботинки и костюм. Вещи самого низкого качества. Но новые. Когда я их надел и взглянул на себя в зеркало, то не мог сдержать улыбку животной радости: на меня смотрел не заключённый, а человек. Обыкновенный. Как все. Один из тех, к кому милиционер теперь не подойдёт и не скажет: «Катись к такой-то матери!»
На улице я издали замечал милиционеров и чекистов и проходил мимо не очень, правда, уверенно, но проходил, и с каждым днём всё больше и больше убеждался, что, мол, ничего, всё нормально, никто меня не трогает…
Читать дальше