Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных - Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

Подвернулся дядя Петя, брат Сергея, и, чтобы обеспечить себе самому хорошее питание, устроил неопытную и добрую девушку в закрытую столовую для обкомовцев, с головой окунув её в омут воровства, комбинаций и торговли из-под полы, для того чтобы самому урвать от добычи немалую долю. Тут-то и сформировался окончательно и бесповоротно характер шакала и наглого хищника. Она — дитя воровской вакханалии на складах и базах: вышла замуж за вора, который должен был безнаказанно воровать для обкомовцев, попутно, конечно, не забывая и себя. Безнаказанность, пьянство и сознание своего привилегированного положения заведующего пищевым складом в голодное время сделали из этого, по существу неплохого человека и специалиста (Милашов был строительным техником), хулигана, наглеца и негодяя. Я поняла, что Лина попала на дно ямы, и начала войну потив разграбления нашего имущества и за развод. Ты можешь представить себе, чего мне это стоило — мне, приезжающей на считанные дни, женщине без права жительства в Москве, фактически нищей и бесправной, бывшей лагернице? Но я ценой нечеловеческих усилий добилась своего. Милашова я выгнала, Лина стала студенткой Автодорожного института, всё повернулось как будто бы на хороший путь. Но тут новый арест и срок. Естественно, что Лина бросила всё и вернулась в ту же гнилую среду жуликов и комбинаторов. Затем вышла замуж за неплохого человека, фронтового калеку и пропойцу. Появился второй ребёнок. Лина теперь — толстая энергичная женщина, пройдоха с манерами базарной торговки, ловкий комбинатор, безжалостная хищница и моя завистница и ненавистница.

А кто же виноват? Разве она — не продукт эпохи и не жертва, ну, скажи?

Чтобы закончить о ней, расскажу один эпизод — он ярок и показателен, прост и понятен, как выеденное яйцо.

Когда я вернулась домой в первый раз с бумагами лагерницы, лишённой прописки, то есть без права пребывать в Москве, с Милашовым сразу же вспыхнула жестокая ссора — он разгадал во мне врага, который может поставить под угрозу его привольное житьё. Поздно вечером, после жаркой перепалки, он оделся, шепнул Лине на ухо несколько слов и вышел погулять якобы для того, чтобы остыть перед сном. Потом мы легли спать. Ночью явилась милиция, вытащила меня из постели и выбросила на улицу — с ведома и согласия Лины Милашов меня выдал. Пока я одевалась, они лежали, нежно обнявшись, Лина положила голову на его плечо, на ее губах играла блаженная улыбка счастья.

Эта улыбка была последним, что я увидела, закрывая за собой дверь. Я ее помню и теперь и никогда не забуду! Это выше моих сил.

— Успокойся, Анечка! Давай поговорим о другом.

— Нет, я не закончила рассказ об одном эпизоде моей жизни. Мне нужно было искать работу, то есть бегать по учреждениям, а без прописки работу не дают. Как же быть? Я на улице дождалась рассвета и с первым поездом уехала в Наро-Фоминск — говорили, что там, за 100 километров от Москвы, можно найти квартиру с пропиской. Но у меня не было денег, да и как искать бывшей лагернице квартиру в чужом городе?! К полудню я изнемогла от бесплодных поисков, в отчаянии свалилась на скамейку в скверике напротив станции.

— Эй, гражданка, — услышала, как сквозь сон. — Вам плохо?

Открываю глаза — надо мной склонился немолодой майор с простым, некрасивым, но добрым лицом. Он стал участливо поднимать меня. От полного бессилия и отчаяния я горько разрыдалась и рассказала ему свою историю.

— Надо помочь, но как — не придумаю! — пробурчал он, теребя небритые щёки. — Постойте! Нашёл! Вы — Иванова, и я Иванов — видите, какая удача, — я пропишу вас как свою сестру! Только подождите, сейчас прибывает моя невеста! Надо ей всё чистосердечно рассказать и объяснить! Она поймёт! Она хорошая!

Какие смешение, горе, страх и замешательство вспыхнули в глазах измученной длинной дорогой молодой женщины, когда жених стал объяснять ей, что надо прописать в их комнатке незнакомую однофамилицу в качестве сестры. Какое невероятное усилие сделала над собой эта женщина, чтобы понять и принять! Майор сидел на скамеечке и говорил, а мы жались к нему и рыдали. Потом втроём пошли прописываться и втроём вернулись на вокзал: они усадили меня в вагон, счастливую до безумия, и пожелали счастья, и я уехала.

Как же не быть счастливой, когда твёрдо знаешь, что среди злых и бесчувственных негодяев рядом с тобой, плечо к плечу, шагают добрые, отзывчивые и благородные люди?

Но время шло. Начался пятьдесят седьмой, трудный год отчаянных усилий, тревог, унижений и мучительных разочарований.