Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Вполне оптимистичный тон письма не соответствовал эмоциональному состоянию матери. Той осенью, находясь в Даларне, она писала в дневнике, что сердце ее гнетет печаль. Ингмар полон беспокойства и задерган. Эрик ни о чем не подозревает, с головой ушел в работу, и его необходимо щадить. Так что справляться надо самой, в одиночку.

Письмо от Ингмара раскрывало многое – что именно, неясно, – и она написала ответ, который, как она надеялась, будет полезен ввиду предстоящего недельного визита сына в Дувнес. Она с ужасом вспоминала его бурный уход из пасторского дома годом раньше и теперь была довольна, что поддерживает с ним личный контакт и что он, невзирая ни на что, достижим. “Дай бог, чтобы я смогла узнать его поглубже, когда он сюда приедет. Завтра вечером Ингмар будет здесь? Каким он окажется?” Оказалось, что сын приехал в “солнечном настроении”. Но уже на следующий день она заметила давние черты: “Огромная бесцеремонность”, “…мучаешься, думая о жизни Ингмара. Куда его заведет резкий, необузданный темперамент?”, “Ему вроде бы хорошо с нами, хотя он и отпускает высокомерные замечания”.

Ингмар совершал долгие прогулки с сестрой Маргаретой, Нитти, и это как будто бы шло ему на пользу. Когда, проведя целый день в Бурленге, Карин с дочерью вернулись в Дувнес, Ингмар опять был в дурном настроении, но повеселел, когда растопили камин и попросили его почитать вслух отрывки из пьесы.

В последний его воромсский день Карин температурила и кашляла, но все-таки была на ногах. Поведение сына становилось для нее все более необъяснимо, и он довольно неуверенно говорил о минувшей неделе и о том, как много значит для него дувнесский дом. “Утром Ингмар уезжает, радостно предвкушая все, что ждет его в Стокгольме”.

В ноябре случился новый взрыв, и он опять ушел из дома. Карин не понимала, что творится с парнем. “Мы фактически ничего не можем с ним поделать. Ужасно думать, что это наш малыш Ингмар. Откуда взялась эта непомерная наглость? Нитти вправду измучена и слаба. Как ей выдержать? Но хочешь не хочешь, придется жить дальше и надеяться на милосердие Господа”.

Однажды вечером с визитом приехали добрые друзья. Турстен Булин, епископ Хернёсандский и Эриков однокашник по упсальским временам, рассуждал на тему “Домашний кризис”, второй гость – о “Страшном суде”, обе темы были весьма близки представлениям Карин Бергман о собственной семейной жизни. В декабре Ингмар лежал больной у Свена Ханссона, и Карин навестила его там. “…давно он не был непримиримее, упрямее и неуравновешеннее”. Через несколько дней ему полегчало, но Карин “в глубине души смертельно устала после этой последней стычки”. Сын был измотан и слаб. “Нелегко строить семейную жизнь, когда все законченные индивидуалисты. Но уже вечер. Да поможет мне Бог”, – записала она в дневнике рождественским вечером.

Первой пьесой, которую Ингмар Бергман поставил в Студенческом театре, был “Пеликан” Августа Стриндберга. Название отсылает к мифу о матери-пеликанше, которая отдает своим птенцам все, даже собственную кровь. Стриндберг перевернул этот образ и сделал ее кровопийцей, которая пренебрегает своими детьми, поедает на кухне лучшие куски, топит на своей половине, но не в комнатах детей, томится по зятю и доводит мужа до грани разорения. Пьеса считается натуралистической, экспрессионистской и абсурдной, и, возможно, Бергман, остановив выбор именно на ней, держал в голове худшие стороны своей матери.

В списке действующих лиц и исполнителей фигурировали две женщины, с которыми его связывали весьма особенные отношения. Барбру Юрт ав Урнес играла дочь, Карин Ланнбю – мать. Ланнбю играла роль матери и в другой бергмановской постановке, в “Красной Шапочке” в театре “Сказка” в Общественном доме, согласно одной из рецензий, “тепло и задушевно, что весьма способствовало сказочной атмосфере, царившей на маленькой сцене”. В “Пеликане” же рецензенты хвалили прежде всего Юрт ав Урнес, а постановку оценивали как “мрачно верную стилистически” и проработанную. “Свенска дагбладет” превозносила Бергмана за амбициозную и похвальную работу.

Сексуальная Ланнбю, возможно под влиянием более свободных кругов на континенте, на одной из репетиций ошарашила заснувшую на диване партнершу поцелуем в губы. Юрт ав Урнес, мягко говоря, удивилась, и неожиданная интимность отнюдь не изменила ее скептического отношения к Ланнбю. Этой особе ничего рассказывать не стоит – может достичь чужих ушей. В общем, Юрт ав Урнес считала Ланнбю ненадежной.