Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Но это типичный пример, как позднее всемирно известный режиссер и драматург, порой переворачивая все с ног на голову, предпочитал рассказывать о собственной жизни. Он и сам не раз признавался в склонности ко лжи, говорил, что она развилась еще в детстве.

На последней странице “Волшебного фонаря” он пишет:

Я отыскал в мамином тайном дневнике заметки от июля 1918 года. Там написано: “Последние недели была слишком больна, чтобы писать. Эрик второй раз захворал испанкой. Наш сынок родился утром в воскресенье 14 июля. И сразу же у него поднялась высокая температура и началась сильная диарея. Выглядит он как маленький скелетик с большим ярко-красным носом. Глаз упорно не открывает. Из-за болезни у меня пропало молоко. Тогда его безотложно окрестили прямо здесь, в больнице. Назвали Эрнст Ингмар. Ма [мать Карин Бергман. – Авт. ] забрала его в Воромс, где нашла кормилицу. Ма очень огорчена неспособностью Эрика решать наши практические проблемы. А Эрик сердится на вмешательство Ма в нашу личную жизнь. Я лежу здесь беспомощная и несчастная. Иногда плачу в одиночестве. Если мальчик умрет, Ма говорит, что позаботится о Даге, а я пойду работать. Она хочет, чтобы мы с Эриком поскорее развелись, “пока он со своей глупой ненавистью не выдумал какое-нибудь новое сумасбродство”.

Только вот в своем “тайном” дневнике Карин Бергман ничего такого не писала. Единственное, что она упоминала касательно своих родов, это имя младенца, дата рождения и ссылка на псалмы. Поэтому о втором сыне коротко помечено: “Эрнст Ингмар родился 14 июля 1918 года. См. псалом 257:10”. Кроме того, судя по всему, семья подхватила испанку лишь после крестин, и состояние новорожденного согласно материнской карте было вполне хорошим. Испанка в первую очередь поражала совершенно здоровых мужчин и женщин от двадцати до сорока лет. Дети моложе пяти лет почему-то заболевали только в исключительных случаях, а грудных младенцев находили живыми подле мертвых матерей.

Можно лишь строить домыслы, почему в своей книге Ингмар Бергман написал именно так. Сознательно солгал? Вряд ли в этом была необходимость. “Волшебный фонарь” – шедевр легкого мемуарного жанра и прекрасно обходится без вымышленных событий. Язык сочный, яркий, живой. Он непринужденно меняет временные перспективы, склонен упрощать и никогда всерьез не вступает в ближний бой со своими чувствами. Рассматривает свою жизнь на расстоянии, с режиссерского кресла или места в партере. Признаний в неудачах много, причем красочных, но большей частью они представляют собой короткие зарисовки в угоду публике и конечно же не укроются от зоркого глаза опытного терапевта. Катастрофическому разорению, которое оставлял после себя в виде обманутых жен и брошенных детей, Бергман не придает сколько-нибудь серьезного значения. Но рассказ, как я уже говорил, увлекательный, а тем самым удовлетворяет главному требованию, какое он предъявлял всему своему творчеству, – развлекать, иначе публики не будет.

В книге всего 337 страниц, и чуть-чуть заметно, что Бергман или его издатель полагали, что больше и не требуется. Но относительно малый объем усиливает впечатление, что автор слегка рассеянно сообщает окружающим ровно столько, сколько считает нужным, – тщательно сделанную подборку контрастных событий. В 1987-м, когда книга вышла в свет, ему было только шестьдесят девять, и вполне возможно, он еще не созрел, чтобы по-настоящему копать вглубь. А в первую очередь – быть совершенно искренним. Однако путаница между Бергманом-человеком и Бергманом-режиссером, более того, мифом, вероятно, продолжалась так долго и проникла так глубоко, что, вполне возможно, даже двадцать лет спустя, на смертном одре в 2007-м, он не описал бы начало своей жизни по-иному.

Рассказ Ингмара Бергмана о своем рождении можно объяснить и по-другому, а именно: Карин Бергман на самом деле писала все то, о чем сообщает ее сын. Просто теперь этой страницы в дневнике нет. Если присмотреться к прошитому корешку, обнаружишь, что фактически вырвано или вырезано даже несколько страниц.

“Снова никудышные страницы, испорченные, неразборчивые, но я все-таки хочу их оставить, ведь они по-своему говорят о многом”, – писала она, отметив рождение Эрнста Ингмара в своем тайном дневнике. Карин Бергман и раньше занималась самоцензурой и колебалась между желанием сохранить написанное и инстинктивным стремлением уничтожить. В 1917-м она писала:

Опять прошел год. Долгий год, полный борьбы и трудностей. Не одну строчку я написала в дневнике, но несказанно боялась написать что-нибудь такое, что после пришлось бы вырвать, как предыдущий лист. Не хочу заполнять страницы подробными рассказами о страданиях и тяготах, мне хочется, чтобы здесь чувствовалась сила, которая, как я ощущаю, приходит ко мне после пережитой битвы.