Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных - Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Принимаете нас в союзники?

Адриенна протянула руку. Кинуться бы к ней, прижать к губам… Гайсберт ван Эгмонт осторожно принимает руку, отодвигает перчатку, касаясь губами теплого тела.

— Значит, Гай?

— Через минуту будете опять мсье ван Эгмонтом, но сейчас Гай, только Гай, мой милый!

«Гай, милый», — повторяет себе художник, светло улыбаясь электрическому утюгу «Прогресс», с которого надо сейчас же сделать рекламный рисунок. Он раскладывает краски и кисти. В его душе ликование.

Утюг водружен на красиво задрапированную подставку и весело подмигивает художнику. Работа начинается.

«Утюжок, утюжок, утюжочек! Мой дружок, мой дружок, мой дружочек!» — мурлычет суровый одинокий человек песенку, сочиненную по случаю великолепного торжества. Он совершенно счастлив, значит полон сил и желания идти в бой. «Теперь все окончится хорошо! Я не одинок. Мы ощупью пойдем вперед, держа друг друга за руки. Наш путь долог? Не беда! Мы найдем желанный выход! Мы его найдем!»

В гостиной сидели четыре человека — госпожа д’Антрэг, Адриенна, мсье Мандель и ван Эгмонт. Можно сказать, это было совещание штаба: предстояло выработать план наступления.

— Итак, вы обошли все наши политические партии? — спросил мсье Мандель, зажигая трубку.

— Я не был у коммунистов, — неуверенно начал ван Эгмонт. — Я…

Ученый величаво откинул назад гриву седеющих кудрявых волос.

— О-ля-ля, коммунисты, коммунисты! — добродушно развел он руками. — Это прекраснодушные идеалисты, оторвавшиеся от действительности и совершенно нетерпимые к мнениям других!

«Как он прав!» — подумал ван Эгмонт, вспомнив отзыв «Юманите» о своей картине и резкие обидные выпады Жана Дюмулена.

— А ведь вам, мсье, надо идти в самую гущу жизни! Признаюсь, я не читал их программы, но в общих чертах она всем достаточно известна. Дамы и господа, я первый поднимаю за нее руку! — тут ученый небрежно шевельнул рукой с трубочкой, из которой вился ароматный дымок. — Я подаю голос за то, чтобы всем людям в мире жилось лучше. Кто может выступить против? Мы с вами хотим лучшего, коммунисты тоже — значит, общее основание для взаимопонимания налицо. Но, — тут ученый строго нахмурил брови, — коммунисты объявили свою партию классовой, и это очень плохо. Это — величайшая ошибка, и совсем не важно, что мы с вами — не фабричные рабочие: они трудятся руками, мы — головой. Главное заключается в другом. Руководящая сила общества — не фабричные рабочие, а интеллигенция. Заметьте себе, всего общества, и нам негоже самим искусственно суживать поле своей деятельности. Я не могу читать свои лекции только пролетариям. По моим книгам врачи лечат больных, не спрашивая их о классовой принадлежности. Интеллигенты обращаются ко всему народу в целом, они стоят над классами, потому что нужны нации в целом.

«На этот раз он, кажется, прав! — подумала госпожа д’Антрэг. — В нашей надклассовое™ — наша сила!»

Ученый внушительно оглядел слушающих так, как это обычно делал на лекциях: сверху вниз, приподняв очки.

— Дальше. Классовые интересы всегда узки, а мсье ван Эгмонт поднял вопрос, представляющий интерес для всех классов: капрал Богарт происходил, надо полагать, из крестьянской или рабочей среды, его начальник, капитан Адри-анссенс, и все плантаторы — из буржуазной, так как же можно обращаться только к одним и пренебрегать другими? Ведь это совершенно элементарно: не видеть реального положения вещей могут только ограниченные люди. Взывать во имя правды нужно ко всем, это принципиально, логично и разумно: чем больше у вас будет слушателей, тем больше окажется союзников!

Обе дамы горячо поддержали говорившего, особенно понравилась последняя мысль. В речи ученого им слышалась железная логика. Но ван Эгмонт испытывал чувство неловкости и смущения. Почему? Он не мог объяснить этого, он просто чувствовал что-то ошибочное и нечестное. И этот внутренний протест его мучил.

— Среди коммунистов в Берлине и в Париже я встречал славных ребят. Иногда меня самого коробила их резкость. Это колючий народец, ежи, — начал художник неуверенно.

— Не ежи, а узкие и ограниченные фанатики! — поправил его ученый. — Начетчики и талмудисты!

— Может быть, они не были мне приятны как люди. Но их партия… — он запнулся и замолчал, потом упрямо поднял глаза на собеседников. — После прихода Гитлера к власти в обстановке арестов, пыток и убийств, когда вся Германия оцепенела от страха и потеряла способность не только действовать, но и мыслить, лишь одна Коммунистическая партия проявила мужество и стойкость. На выборах она собрала в условиях зверского насилия пять миллионов голосов, столько же, как и до фашистского переворота! Я говорю вам: это было доблестью и геройством, перед которыми нельзя не преклоняться!