Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных - Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

Ремонтных материалов в одесском портовом управлении не оказалось. Дело затягивалось сверх всяких плановых наметок, а выходить в море без ремонта чекисты считали рискованным, потому что болгарские товарищи могли не прибыть на встречу в назначенное время, и в таком случае судну пришлось бы неопределенно долго крейсировать в открытом море, между тем как наступил период зимних штормов.

Наконец материалы и мастеровые нашлись, и вместе с ними на судно явились двое молодых мужчин лет по тридцать пять, с военной выправкой, один — высокий, смуглый, Константин Эдуардович Северский, второй — коренастый рыжеватый блондин, Степан Карлович Сурнин, говорившим с легким латышским акцентом, и их жены — красивые женщины, щеголявшие институтскими манерами. Все четверо свободно говорили по-немецки и неплохо по-французски и по-английски. Товарищ Сурнин, поговорив с командой, заявил, что будет ежедневно давать уроки политграмоты, а Андрея назначает своим помощником по части хранения книг. Ледяной пресной воды на судне хватало, но мыла не было совсем, и Андрюшка не удивился, когда одна из женщин сказала о нем другой по-французски:

— Мне нравится этот молодой негр, у него совершенно европейские черты лица!

Снялись вечером под новый, двадцать первый год, в тихую, но очень морозную погоду. Одесский залив замерз, и шхуна превратилась в ледокол: она с трудом пробивала себе путь в ледяной пустыне, оставляя позади себя широкий черный след воды. Часов в одиннадцать взошла полная луна, и город с потушенными огнями и низкие берега исчезли в сиреневой мгле. «Эглон» остался один в сиянии морозной ночи. Лед был сравнительно тонок — пальца в три толщиной, но конца ледяного поля не было видно. Судно из осторожности шло самым тихим ходом, и Андрюшка прилег на койку вздремнуть, потому что его ожидала «собачья» вахта — с 24 до 4 часов.

Иззябший, голодный и давно не мывшийся парень вдруг затосковал. Захотелось давно забытого уюта, тепла, спокойного расслабления духа и тела. Андрюшка стал вспоминать такие счастливые часы своей жизни. О доме он никогда не думал — мать, а тем более жестокая тетушка Варвара с тремя гувернантками, теперь вспоминались как персонажи детских сказок. Андрюшке казалось, что жизнь его началась только с пристрелочного выстрела немецкой подводной лодки. Или с мгновения, когда он навел мушку своей винтовки на выцветшую гимнастерку бандита и нажал на спусковой крючок. Но и в этой ужасной жизни все-таки бывали часы уюта и полного блаженного расслабления.

Коку на судне полагается самая плохая койка, и в переборке на уровне Андрюшкиной груди находилось четырехугольное отверстие для вентиляции и обозрения трюма на случай пожара. Так как «Эглон» возил преимущественно пищевые товары, то крыс в трюме развелось превеликое множество, и, бывало, перед сном, лежа голым на койке в жаркий летний вечер, Андрюшка с закрытыми глазами считал, сколько крыс пробежит через его грудь в трюм и сколько обратно. Когтистые лапки приятно щекотали тело, это была единственная ласка, на которую он мог рассчитывать, и мокрые хвосты, быстро волочившиеся то туда, то обратно, создавали ощущение покоя. Досчитав до ста, он засыпал, успокоенный после рабочего дня, и в такие вечера спал, не видя во сне полные любви и скорби лучезарные глаза молодой матери, глядевшие на него из-под зеленой воды.

Но теперь было не то — Одесса, мороз.

В нетопленном кубрике было холодно, лед хрустел и трещал совсем близко, за переборкой, и Андрей не спал, когда внизу под полом что-то заскреблось, точно пытаясь выбраться наружу. Он поднял голову и взглянул вниз как раз в тот момент, когда закрытый деревянной крышкой люк в пространстве между полом и килем корабля вдруг зашевелился, как бы напрягся и вдруг с шумом поднялся дыбом, а снизу в кубрик вместе с ледяной морской водой бросились мокрые крысы и поплыли старые сапоги и прочая рвань, сунутая под пол матросами по лени и халатности.

Едва Андрей успел обуться на босу ногу, как где-то на палубе возникло движение, разом зазвучали взволнованные голоса, и он явственно расслышал:

— Тонем! Тонем!

Сомнений быть не могло: «Эглон» шел ко дну…

Луна стояла уже в зените, и казалось, что все было пронизано ее мертвенным голубым сиянием. На обледенелой палубе толклись команда и пассажиры, а кругом простиралось искрящееся голубое ледяное поле с темной полоской чистой воды по горизонту. Но судно тонуло и добраться до горизонта уже не могло. Обе хорошенькие женщины, растрепанные и дикие, визжали и не думали о близкой гибели, потому что были полностью заняты мокрыми крысами, которые семьями лезли на палубу из трюма и сейчас же замерзали. Вся палуба была покрыта ледяными комочками, из которых торчали голые хвосты. Капитан, перегнувшись через борт, разговаривал с боцманом, сидевшим на якорях. Выяснилось, что корабль резал лед одними и теми же досками справа и слева от форштевня, доски прогнулись внутрь, и вода хлынула в пространство между наружной и внутренней обшивкой, оттуда проникла в трюм и стала медленно наполнять его, выгоняя на палубу все живое. По мере наполнения трюма скорость погружения судна увеличивалась.