Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных - Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

Спартанское жилье, похожее на келью в монастыре, опостылело ей вдруг до омерзения — с прошлого воскресенья, когда она побывала в уютной квартире Ганри, где он сделал ей предложение. Она, конечно, на следующий же день сообщила об этом майору Цорну, и тот с улыбкой поздравил ее…

Наступали сумерки, хотя было всего без четверти четыре: их приблизил холодный ноябрьский туман, плотный и вязкий, как молочный кисель. Ганри по обыкновению опаздывал. Они собирались сегодня на ипподром, где Дорис не бывала еще ни разу в жизни, и потому она ждала его с нетерпением.

Наконец он явился. Вид у него против обыкновения был не очень-то веселый. Уличный туман, бисером осевший в усиках, казалось, застрял и в складках его плаща, и даже в глазах.

— Сдается, дорогая, мы никуда не едем, — сказал он с порога скучным голосом.

— В чем дело?

— Во-первых, две лошади, на которых я собирался ставить, заболели, — он сел прямо в плаще на ее узкую кровать, застеленную серым шерстяным одеялом, и замолчал.

Дорис закончила расчесывать волосы:

— А во-вторых?

— Во-вторых, погода мерзкая, и вообще…

— Что «вообще»?

— Хочется напиться. Давай напьемся, а? Как сапожники, а? — он оживился.

— Я один раз напилась — с меня достаточно.

— Ну зачем так трагично? — запротестовал Ганри. Ему была известна история ее падения из уст самой Дорис. — Все-таки есть небольшая разница…

Дорис знала, что сказал он это без желания ее обидеть, просто болтает по привычке, но с тех пор как в ней проснулась женщина, им же разбуженная, она усвоила и применяла все присущие женщинам уловки, правда, не всегда расчетливо и умело. Сейчас она сочла уместным оскорбиться:

— У вас именно так принято острить с дамой?

Ганри взял лежавшую на одеяле портупею с тяжелой кобурой, взвесил на руке.

— Какая же ты дама? Носишь такую сбрую… На сколько это потянет? Килограммов на пять?

— Каждому свое, — продолжала оскорбляться Дорис.

— Ты и стрелять умеешь?

Тут она не выдержала роли и расхохоталась. Если бы в этот момент ее увидел майор Цорн или Дитер Бюлов, они бы решили, что унтерштурмфюрер Шерер сошла с ума. Никто никогда не был свидетелем таких живых проявлений обыкновенных человеческих чувств со стороны унтерштурмфюрера.

Ганри поглядел на нее, и его дурное настроение окончательно исчезло. Она все хохотала.

— Да ведь ты была чемпионкой по стрельбе, совсем забыл, — сказал он. — Но все-таки — не напиться ли нам? В такую погодку хорошо сидеть в тепле и потягивать что-нибудь серьезное. А?

— К чему ты клонишь? — Дорис отобрала у него портупею с кобурой, села рядом.

— Поедем ко мне. По дороге купим того-сего. Приедем и запремся. Я тебе сказку расскажу. И поплачусь заодно.

— Теперь я тебя должна спросить: зачем так мрачно?

— Меня ждут суровые времена, — весело отвечал он. — Наличные кончаются…

На площади они взяли такси, заехали в магазин, где им увязали два больших пакета с бутылками и закусками, и через полчаса уже сидели в квартире у Ганри при гранатовом свете настольной лампы под шелковым абажуром.

Начали с виски. Чтобы не разбавлять водой, Ганри положил в бокалы побольше льда. Дорис виски раньше не пробовала. Сделав два больших глотка, она сказала, что ей нравится.

— Значит, напьемся? — спросил Ганри.

— Видно будет…

Тут зазвонил телефон в кабинете, и он поспешил туда, оставив дверь открытой.

— Алло, слушаю вас, — придав голосу солидность, сказал он в трубку по-немецки. — О, Александр, очень рад, что не забыли позвонить… Да… да… То, о чем мы с вами тогда говорили, произошло, к сожалению, несколько раньше, чем я рассчитывал… Что?.. Еще не совсем, но близко к этому… Что?.. Ха-ха-ха… Судьба такая! Что?.. — смех оборвался. — Я об этом не думал, но надо будет поискать… Что?.. Да, дело тонкое, но ведь, как там у вас говорят: не имей сто… Как?.. Ага, рублей… — он произнес последнее слово с трудом. — Так когда же мы встретимся?.. Хорошо… Чем скорей, тем лучше.

Дорис слушала этот обрубленный наполовину диалог, и сначала он казался ей двусмысленным и неприличным — можно было подумать, что разговор шел о ней. Но к концу ей стало стыдно собственной подозрительности.

— Если не секрет, чему это ты так заразительно смеялся? — спросила она вернувшегося из кабинета Ганри.

— Путилов говорит, что мужчина может не считать себя банкротом, пока он не стал импотентом.

— Кто такой этот философ?

— Разве я тебе не рассказывал?

— Впервые слышу это имя.