Вильям Сибрук - Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории

Доехав до Москвы, они посетили Чехова. Он был знакомым Вилларда, но в то время еще очень мало известен за пределами России. Контрабандные тома для Толстого были переданы Чехову «тайно, при свете луны», и тот, в свою очередь, немедленно доставил их по назначению. Что касается остального путешествия, то будет лучше, если я позову Вуда «к микрофону». Он хорошо расскажет о нем сам:

«У Вилларда было какое-то дело к американскому консулу в Москве, и перед отъездом в Сибирь мы пошли к нему с визитом. Мы нашли его в старой, темной и грязной конторе на втором этаже, сидящим за бюро с крышкой на роликах, над которым висели в рамке его полномочия с американским орлом, сильно засиженным мухами. Он был, судя по всему, немец и не мог ни говорить, ни понимать по-английски. Как он держал связь с Вашингтоном – если он это делал – его глубокая тайна. У Вилларда было письмо от нашего посла в Берлине к послу в Петербурге, и он надеялся получить возможность аудиенции у царя Николая. Ответ, который мы получили, был произнесен загробным басом, полным неодобрения:

«Кто вы такие, что вы хотите просить увидеть великого… белого… царя?»

Вопрос был чисто риторический, и мы не настаивали на этом пункте. Большую часть времени я проводил, перетаскивая сорок фунтов – камеру, штатив и сухие пластинки, а иногда делал зарисовки акварелью, в чем мне часто мешали внушительно выглядевшие жандармы. Когда они становились слишком подозрительными или воинственными, я демонстрировал письмо князя Хил-кова. Сначала мы поехали в Петербург, затем в Москву.

От Москвы до Нижнего Новгорода – одна ночь дороги. Так как мы имели бесплатный проезд, мы целую неделю каждую ночь ездили туда и обратно между двумя городами, экономя расходы на гостиницу тем, что спали в ночном экспрессе – «курьерском». В отделении первого класса для двоих было одно широкое сиденье от окна до стенки узкого корридора. Поднимая спинку его, подвешенную к стене, и укрепляя ее двумя болтами, мы получали прекрасную верхнюю и нижнюю койки.

Наконец, мы отправились в Сибирь экспрессом Москва-Челябинск. Мы жили хорошо и экономно, проводя время в русских поездах. Нам выдавали чайники и. одеяло, а пищу можно было купить примерно за пятьдесят копеек (двадцать пять центов) в день. Питались мы, главным образом, фруктами и, как мы их называли, «мясными мячиками» – из рубленой говядины, курицы или еще чего-то, запеченной в тесто и поджаренной на сале [18]. Один «мячик» составляет целый обед, а стоили они всего пять центов штука, горячие – прямо из печи – на любой станции. Вместе с большим количеством фруктов это составляло неплохо сбалансированную диетy, и мы на ней процветали. На каждой из станций, у путей, стоял огромный медный самовар, величиной с бочку. Его осаждала толпа мужчин и женщин, вооруженных чайниками. Кипяток был бесплатный, и вокруг самовара всегда шла битва за него. Виллард и я составляли «клин Де Лэнда» (футбольный термин 90-х годов), с помощью двух или трех соседей из поезда, и прорывались через толпу, как снегоочиститель сквозь сугроб снега.

В одном месте в начале пути нам представился случай оставить поезд и путешествовать по реке около дня – по Волге, как я вспоминаю, между Сызранью и Самарой. Мы плыли целый яркий солнечный день между плоскими берегами и поздно вечером причалили к дощатым мосткам на берегу, служившим гаванью. Было совершенно темно, и единственный масляный фонарь освещал глубокую лужу, полную жидкой грязи, через которую мы, увязая по щиколотку, побрели к дороге, где нас дожидались повозки. Это были примитивные телеги или шарабаны, с широкими мелкими плетеными корзинами, наполовину наполненными соломой. Мы забрались в них, сели, свесив ноги, и тронулись галопом с места, с воплями и щелканьем кнутов, через степи, в полной темноте.

В Челябинске мы сели на транссибирский рабочий поезд, где получили купе первого класса в вагоне, в котором ехали инженеры-строители. Для пассажиров дорога еще не была открыта. Рабочие поезда шли нерегулярно, примерно раз в неделю, и делали около двадцати миль в час по рельсам, которые были прикреплены к шпалам только костылями. Шпалы лежали прямо в песке – каменный балласт еще не был уложен. Большинство станций были просто хибарки, в которых жили телеграфисты. Все предприятие должно было стоить более 175 миллионов долларов.

Первый большой город, куда мы приехали, был Омск. Поезд должен был стоять там четыре дня, и мы хотели жить это время в вагоне, но охрана и проводник (их здесь не за что винить) настояли на том, что вагон следует запереть. Лишенные таким образом крова, мы сняли комнату в гостинице «Москва», где мы должны были спать со своими одеялами, на голых матрацах, так как простынь и одеял в гостинице не было. У русских путешественников того времени был обычай возить с собой постельные принадлежности. Матрацы были полны клопами, и наша первая ночь была ужасна. Мы сметали клопов на пол, но они заползали обратно. Тогда мы поставили под ножки кровати блюдечки, наполненные керосином. Но клопы вползали по стене на потолок и оттуда пикировали на нас. На следующее утро мы пошли на станцию, где продемонстрировали наши израненные спины и письмо от князя Хилкова, сказав, что нам известно, что его сиятельство не будет доволен, если узнает, что его протеже съедены живьем. Мы просили разрешения спать в запертом поезде. Над нами сжалились, и мы провели в Омске три восхитительных дня, гуляя, разъезжая в набитых сеном телегах и купаясь в Иртыше.