Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

Он раздумывает, потом решительно сходит с крыльца:

— Пишлы…

Проходим мимо хороших домов под железными крышами. Останавливаемся около небольшой бревенчатой избушки. Староста стучит в окно. Старый пес, заросший длинной грязной шерстью, с трудом выбравшись из подворотни, лениво брешет на нас. Две курицы бродят у ворот, тощие, голенастые, взлохмаченные. Старуха, приложив ладони к вискам, смотрит на нас через оконце.

— Це ты, Петро? Входить — не заперто.

Мы входим, и староста молча крестится в передний угол, потом кланяется хозяйке:

— Здравствуйте! С праздником!

— Здравствуйте! И вы тоже. Сидайте…

— Тетя Поля, можно дорожным людям отдохнуть у вас, повечерять?

— А звидкиля воны?

— Воны… Здалека, — говорит староста. Сам он не спрашивал нас, откуда мы, считая, очевидно, такой вопрос излишним.

— Не знаю, чем кормить их! Не варила сегодня ничего. Сын с невесткой в гости пошли.

— А они не обидятся. Они люди образованные. Понимают все, — говорит староста, вертя в руках свою войлочную шляпу и исподлобья глядя на фуражку Кравченко.

— Да уж что делать, накормлю чем-нибудь! — вздыхает бабка.

Староста, многозначительно подмигнув нам, уходит.

Вся в белом, сгорбленная, шаркая растоптанными лаптями, старуха достает из печи чугунок с вареной нечищеной картошкой. В хате сумрачно и душно. Теленок, привязанный веревкой за шею, стоит в углу.

— Вечеряйте, що бог послал. Я сегодня одна, невистка и сын в гостях. Не варила билыи ничого. Звиняйте! — угощает нас старуха.

— Спасибо, бабушка. От самой Москвы такой вкусной картошки не едали.

— И давно вы из Москвы?

— Дней десять…

— Как же вы шли?

— Летели самолетом.

— Правду балакають, будто в Москве нимцив теперь немае?

— Их и не было там.

Видно, что старуха нам не вполне верит. Но она взволнована, встает с лавки, суетится около стола.

— Що ж я! — восклицает она, идет в камору, приносит крынку молока, ставит ее нам на стол.

— Кто вы будете? Яке занятие у вас?

— Я доктор.

— Ой! А вы не дурыте?

— Ни… Правду кажу…

Старуха снует по хате — сырой тряпкой вытирает деревянные лавки, гусиным крылом сметает угольки и золу с шестка печи.

Постепенно хата наполняется народом. Приходят молодой хозяин — сын старухи и его жена Собираются старики, люди средних лет.

— Где Сталин? Какая власть в Москве? — спрашивают нас.

Мы раздаем листовки. Их берут, благодарят, но не читают, бережно свертывают и прячут по карманам.

Сын хозяйки просит нас:

— Прочитайте вслух, мы неграмотные!

— «Браты украинцы! Гитлеровски негидныкы зруйнувалы нашу ридну Украину…»

— Мамо, що вы не накормите гостей?

— Мы сыты, мы только что ели, спасибо!

Но старуха и ее невестка несут мед, сметану, холодец. Весь стол перед нами заставлен горшками, кувшинами, тарелками.

Все больше людей появляются в хате. Уже не хватает места на лавках. Вновь пришедшие сидят на корточках у стен, стоят в дверях.

— Так вы, значит, с самой Москвы?

— Товарищи з самой Москвы. А я ще дальше, з Сибири.

— Ну що в Сибири? Як там люды жывуть? Правда, що мруть з голоду, як мухы?

— Кто вам казав таку брехню. В колхозах многие семьи и сейчас получают по триста, по пятьсот пудов пшеницы на трудодни. Вагонами подарки отправляют для армии. Нас в Сибирь приехали тысячи и тысячи из разоренных городов Украины и все сыты, всех сибиряки приняли як ридных братов. Це дуже погана брехня, що вам казали.

— Пятьсот пудив хлиба на семью! Як то може буты? — качает головой один из стариков.

— Як бы тилькы раз в жизни побачыть пятьсот пудив хлиба у своему двори!

Молодая женщина с ребенком на руках долго стоит у порога, дожидаясь, пока и ей можно будет обратиться с вопросом.

— Будь ласка, скажить, взаправду вы дохтор? Навчить мене, що робить з детыною?

Весь рот ее ребенка в болячках.

— Чи вы его годуете жеванкой з рота?

— Эге! — кивает женщина.

— Не надо цього робыть. Не кормить жеванкой. Смазывайте рот гусиным салом, бараньим жиром. Болячки заживут…

Вдруг обнаруживается, что здесь в хате много больных. То один, то другой селянин обращается ко мне за советами.

— При панах нас лечили, но дуже дорого!

— Надо было целого вола отдать за лечение или годовалого поросенка. А вол стоил шестьдесят злотых. Как организовалась советская власть, лечение сделалось бесплатным, да недолго это было. Пришли немцы, и тогда уж зовсем некому стало нас лечить.

— При панах того не было, чтобы пришел доктор к селянину, в жизни того не было! Образованные люди цурались зайти в селянеьку хату.