Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой

Тем временем к самолету вернулись механики, повозились недолго, но хлынул дождь, и они ушли, на этот раз собрав свои инструменты. Осталось неясным: испугались ли разошедшегося дождя, или осознали бесполезность попыток отремонтировать двигатель? Ни Женя, ни ее новый знакомый не заметили сразу их перемещений и начавшегося проливного дождя. Хватились только тогда, когда аэродром совсем обезлюдел.

— Эге, дело плохо, — тревожно, с пониманием обстановки, заключил капитан. — Пора наводить справки, что-то не нравится мне эта тишина.

Руководитель полетов, не глядя на них, буркнул:

— Сегодня машины не будет.

— Ох, уж эта авиация! — сокрушенно вздохнул Слава.

От Харькова до Москвы они добирались поездом четверо суток. Теперь все транспортные хлопоты за двоих взял на себя Слава. Он стоял в очередях, пробивался к замученным, охрипшим военным комендантам, ловил и сопоставлял разноречивые слухи о поездах, докладывал их Жене, которая сидела в стороне на двух рюкзаках и с интересом присматривалась к новому для нее тыловому быту.

Они ехали по разоренным местам Белгородской, Курской и Орловской областей, откуда всего несколько месяцев назад ушла война, разбросав по земле свои страшные отходы. На месте сел и деревень торчали почерневшие печные трубы, там и здесь стояли танки без башен, земля вдоль путей была перекопана. Поезда (они пересаживались с одного на другой) еле тащились, долго стояли…

Забравшись в очередной раз в темный пассажирский вагон, Женя и Слава радовались своей удаче.

— Объявляю вам благодарность, товарищ квартирмейстер, — говорила Женя. — А теперь к столу.

— Стараемся, товарищ голубоглазый штурман.

Весело поглядывая друг на друга, они ели из одной банки тушенку, запивали чаем, который где-то добыл Слава. На душе у Жени, несмотря на неудобство и тесноту в вагоне, было легко, и хотелось смеяться, шутки ее нового попутчика казались ей очень остроумными, ей было лестно и приятно его удивительное внимание. Она подумала: «Мои три ордена и гвардейский значок все же производят впечатление», но уже знала, что «впечатление» производят на Славу вовсе не ее регалии, а она сама.

В середине второго дня езды по железной дороге Женя забралась на освободившуюся верхнюю полку, пристроилась головой на вещевом мешке, накрылась шинелью и задремала. Сквозь дрему она почувствовала: кто-то осторожно окутывает теплым мехом ее плечо и спину. Она приоткрыла один глаз и увидела рядом лицо Славы. Ей показалось, что он смотрит на нее с нежностью.

— Безрукавку добавил. Так тебе будет теплее, — тихо проговорил он.

«Как хорошо, — подумалось Жене. — Сказал: «тебе».

…Целую ночь они просидели в маленьком зале ожидания на станции Ливны. Люди спали на полу, всхрапывали, тяжело вздыхали во сне. Дрожал язычок пламени в керосиновой лампе, освещал только один угол, В этих местах уже лежал снег, за окнами белело.

Женя и Слава тихо переговаривались, теперь им было совсем легко и просто, они обращались друг к другу на «ты». Почти шепотом Женя читала стихи. Прочла «Пять страниц» К. Симонова, стихи Суркова и Тихонова, милых сердцу, навсегда любимых Пушкина и Некрасова. Они сидели плечо к плечу, Слава держал ее за руку, нежно пожимал ее пальцы.

Женя почувствовала усталость, замолчала и незаметно для себя заснула. Голова ее склонилась к танкисту на плечо. Слава сидел недвижимо, боясь разбудить ее. Так они скоротали эту ночь.

В Москву поезд притащился поздно вечером 21-го ноября. Женя дала Славику (как она стала называть своего попутчика) адрес тети Евдокии Евдокимовны, и они расстались, договорившись встретиться вечером. Звякнул трамвай и дернулся; Женя, стоя на подножке, махала рукой — удалялась высокая темная фигура в длинной шинели…

«Завтра, вернее, сегодня я увижу его… увижу его… увижу его, — думала Женя, стоя на площадке дергающегося, качающегося вагона. — Что же это такое? Ведь я люблю его… люблю тебя. «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…» Нет, «ждешь», я ждала тебя, но, конечно, не так… Пожалуй, и вправду, «нечаянно», на аэродроме, из-за стружки в моторе… И совсем я его не ждала, сидела сиротой и мокла… Теперь у меня любовь? Я увижу его… увижу…»

В полутемном коридоре старого арбатского дома тетя спросонок ее не узнала и даже испугалась.

— Да это же я, Дусенька. Это я, — смеялась Женя, целуя тетю.

Она вбежала в комнату, бросила на пол свой рюкзак, огляделась:

— Вечность я не была в Москве! Тысячу лет не была! Все то же и мой любимый верблюд… Хорошо, что ты его сберегла.