Станислав Мыслиньский - Из одного котелка

Мы ждали команды.

Над нашими головами свистели осколки, уже слышны были вражеские автоматные очереди. Мы завидовали теперь нашей пехоте, которая заблаговременно окопалась в этой каменистой земле. Окопы, хотя и мелкие, все же как-то укрывали. Но пушки в скалы не закопаешь. Здесь противника можно было поразить, только ведя огонь прямой наводкой.

— Не пройдут, гады, не пройдут! — крикнул наводчик расчета ефрейтор Коля Усиченко. Медленно, спокойно направил он ствол на стальные туши с крестами. А те ревели моторами, лязгали гусеницами, грохотали пушками и трещали пулеметами. В твердом панцире ущелья, который долбили и рвали снаряды, иногда взрывались поставленные нашими мины.

Но вот наконец и долгожданная команда.

— Цель — танки! Бронебойным! Прямой наводкой — огонь!

— Огонь, огонь! — повторяли командиры расчетов.

— Скорей, снаряды! — раздавались крики.

Ящики с боеприпасами быстро пустели. Пахло пороховым дымом. Пот заливал глаза, стекал в уголки рта.

Гимнастерка прилипла к телу. Секунды казались вечностью.

— Воздух! — Чей-то крик потонул в общем грохоте.

Я поднял глаза. Над головой шум моторов. Над верхушками высоких сосен пролетели «юнкерсы». Я знал, что бомбить они не будут: гитлеровские летчики опасались за своих, которые находились совсем рядом. Четыре стальные махины с черными крестами приближались, а между ними и позади виднелись фигурки солдат. Гитлеровцы шли с закатанными рукавами, стреляя на ходу из автоматов.

Дым постепенно заволакивал ущелье. Танки приближались. Один из них остановился, сильно дымя…

Нам с Колей теперь отчетливо было видно, как гусеницы танка вздымались над грудой камней. Стальная глыба как бы сознательно поддавалась нам, чтобы быстрее стать гробом для тех, кто изнутри рассматривал нас через смотровые щели.

— Коля, смотри! — крикнул командир расчета Сорокин.

— Сейчас он получит, — ответил наводчик.

Я загнал в ствол снаряд, щелкнул замком орудия.

— Давай, Коля, давай скорей! — крикнул я как одержимый.

Но Колю подгонять не нужно. Такой случай не часто мог представиться.

— Давай! — услышал я голос наводчика.

Я дернул за шнур…

Короткий гул, ствол откатился назад, обдав нас новой волной порохового дыма. И я увидел, как гусеница танка беспомощно развалилась по земле, а башня вильнула в сторону. Ствол ее пушки, заглушая наши радостные крики, вновь выплюнул огонь. Первый снаряд пролетел высоко и разорвался где-то в лесу. Второй, однако, упал прямо перед нами. Я успел только заметить, как взметнулся вверх росший рядом с нашим орудием куст орешника. Он, наверное, и накрыл нас своей опаленной листвой, перебитыми веточками.

…Когда я очнулся, то первое, что я ощутил, был запах йода, во рту чувствовался вкус земли, а в ушах стоял невыносимый шум. Медленно приподнялся. Сел. Помню, как удивленно оглядывался вокруг, постепенно осознавая, что произошло.

Первая мысль? «Жив». Нога забинтована, перевязка набухла от крови. Странно, но на меня это не произвело ни малейшего впечатления. Рядом лежал младший сержант Коля Усиченко с рукой на перевязи, еще несколько солдат. Их лица, забинтованные и почерневшие, были мне незнакомы. Над нами шумели верхушки высоких зеленых елей, а рядом со мной я заметил лицо молоденькой санитарки. Она, кажется, что-то говорила. Я напряг слух. Но шум в ушах не проходил. Только спустя несколько дней я узнал, что говорила тогда медсестра Зина.

— Ничего страшного, ребята. Будете жить и воевать…

Она была права, эта милая девушка. Действительно, через несколько дней, здоровые, вернулись мы с Колей в нашу батарею. И снова окунулись в обычную солдатскую, фронтовую жизнь, по которой так тосковали в полевом госпитале. И снова мы были среди старых друзей — товарищей по оружию.

Но в этом была и заслуга Зины.

В батарее нас встретили сердечно, с радостью. Крепка фронтовая дружба, тесно сближает она людей. Не раз мы имели возможность убедиться в этом.

Уже по первым радостным возгласам приветствия я понял, как поднялось настроение нашей солдатской братии. Исчезла удрученность с их лиц, прошла душевная боль. Спекшиеся губы артиллеристов улыбались. Чувствовалось, что в нашей солдатской жизни произошли какие-то важные перемены. И я не ошибся.

— Кончились наши дорожки отступления… Несколько дней как держим позиционную оборону, и с этого времени совсем другими стали наши бойцы, — вводил нас в обстановку обрадованный парторг Наумов. Сердечно обнял нас, крепко поцеловал. Был он теперь заместителем командира батареи по политчасти, так как наш политрук получил направление в дивизию.