Максим Чертанов - Эйнштейн

К апрелю Милева разболелась опять, в мае началась «лихорадка» (так называли тогда все непонятные хвори, физические и психические) у Эдуарда, Цангер устроил Милеву в больницу в Цюрихе, малыша — в туберкулезный санаторий Хехвальд в Арозе, Ганса Альберта взял к себе. В конце мая Эйнштейн клялся Цангеру, что не сделает ничего, «что могло бы еще ухудшить душевное состояние моей жены». Об Эдуарде же писал: «Кто знает, может, было бы лучше, если бы он покинул этот мир до того, как по-настоящему узнает жизнь». Картер и Хайфилд: «Эйнштейн едва ли не желал сыну смерти — в точности как Милеве несколько месяцев назад». Однако Дарвин, отец-наседка, отец-клуша, узнав о неизлечимой болезни одного из своих детей, писал другу, что, может, чем так страдать, лучше бы малышу и вовсе не родиться. Эйнштейн, конечно, плохой отец, но все же эти слова — выражение жалости, а не жестокости. Он писал Цангеру, что сам виноват в несчастье сына: дескать, Милева была больна в период зачатия, а он об этом знал. Эренфесту, 25 мая: «Малыш очень болен. Моя жена тоже еле жива. Беспокойства, тревога… Тем не менее я нашел удачное обобщение теории Эпштейна — Зоммерфилда» (речь шла о теории металлов). Вот он, загадочный «уход в надличное» — обычные люди называют его «побегом в работу», и все мы туда убегаем, когда вокруг все идет скверно.

С апреля по август раз в неделю Эйнштейн читал лекции в Берлинском университете, ездил туда на трамвае, с ним часто ездила студентка Илзе Розенталь — каждый раз, по ее воспоминаниям, толковали о Канте. 6 июля он стал директором Института физики кайзера Вильгельма, получив прибавку к жалованью в пять тысяч марок; 29 июля поехал «проветриться»: к матери в Хейльбронн, на лекцию во Франкфурт, к Майе в Люцерн. Из Люцерна — Эльзе, 9 августа: «Я живу приятно и мирно, как корова на альпийском пастбище, за исключением того, что вместо цветов и травы я пожираю фантастическое количество масла, меда и молока. И это помогает… Майя и Поли ведут чрезвычайно приятную жизнь. Ты едва ли можешь вообразить такую гармонию, мир и чувство защищенности. Небольшой недостаток порядка и чистоты — небольшая плата за это. Я хотел бы, чтобы мы жили так же…» С Гансом он побывал в Арозе, где лечился Эдуард; докладывал Эльзе, что малыш прекрасно выглядит, «цвет лица как у крестьянского мальчика». Написал, что отсутствие матери положительно сказывается на детях и что сейчас он уверен: Эдуард абсолютно нормален. (Писал он Эльзе почти каждый день и уговаривал присоединиться к нему в Южной Германии, но она этого так и не сделала.)

За отпуск он обдумал, как обустроить Европу, и, вернувшись в Берлин, изложил свои мысли в письме Цангеру от 21 августа: «Пока война продолжается, должна быть создана международная пацифистская организация из государств Антанты и некоторых нейтральных. Принципы следующие: 1) арбитражный суд, чтобы решить споры между этими государствами; 2) общее учреждение, решающее, до какой степени эти государства должны и могут применять всеобщую воинскую повинность… Если Антанта инициирует такой союз, который охватит США, Англию, Францию и Россию, то можно будет без беспокойства заключать договоры с Германией…» (Вудро Вильсон, президент США, уже придумал нечто подобное.) Ромену Роллану, 22 августа: «Я уже не такой пессимист, я даже нахожу, что имперская ментальность в Германии пошла на спад…»

12 сентября он переехал на Хаберландштрассе, 5, сняв квартиру на одной площадке с Эльзой. Район тихий, зеленый, относительно новый, с широкими улицами, престижный, квартиры удобные. А настроение ужасное: угнетала необходимость сидеть на строгой диете, спорить с женой, завоевывать и вновь терять старшего сына, платить огромные деньги за лечение младшего — теперь, когда он не видел Эдуарда, ему вновь казалось, что тот никогда не поправится и в санатории ему делают только хуже. 6 декабря он писал Цангеру обо всем на свете: «С лета я поправился на четыре фунта, и все это благодаря заботе Эльзы. Она сама мне все готовит… Действительно новые идеи появляются только в молодости. Позже человек становится более опытным, знаменитым и глупеет… Как могло случиться, что эпоха, столь любящая культуру, могла оказаться так чудовищно безнравственной?.. Весь наш хваленый технический прогресс — да и вся наша цивилизация — подобны топору в руках психически больного преступника». Лоренцу, 18 декабря: «Меня постоянно угнетают безмерно трагические события, обременяющие нашу жизнь. Раньше я спасался, погружаясь в физику, но теперь уже и это не помогает». 25 декабря возобновились острые боли и он слег; выяснилось, что к воспалению желчного пузыря добавилась язва желудка. Эльза кормила его с ложечки, Илзе стала секретарем: переписывала бумаги, отсылала письма.