Максим Чертанов - Эйнштейн

Тут кое-чего не хватает — письма Эйнштейна с просьбой принять его и какой-либо официальной реакции на это гипотетическое письмо хоть на каком-нибудь уровне — так что, похоже, история липовая. Когда Белорусская академия наук несколькими годами позже предложила Эйнштейну стать ее почетным членом и консультировалась по этому поводу с Москвой, все бумажки оказались на месте — в архивах. Но если все-таки Эйнштейн вправду просился к нам (или хотя бы слух прошел, будто просится) — почему Сталин отказал? А. Смирнов: «Мне думается, что Сталин опасался, как бы Эйнштейн с его колоссальным международным авторитетом и известностью, помноженными на независимый характер, не стал неподконтрольным фактором политической жизни, от которого можно было ждать чего угодно. Эйнштейн публично неоднократно высказывал симпатии к СССР, но он же позволял себе и жесткую публичную критику советских порядков». На наш взгляд, сам Сталин в своем (выдуманном?) ответе был более прав: никакой жесткой критики Эйнштейн в наш адрес в ту пору себе не позволял, а вот что касается сионизма, было очевидно, что для него это — дело жизни.

Осенью 1931 года казалось, что вот-вот начнется мировая война: 18 сентября японцы напали на Маньчжурию (Северо-Восточный Китай), образовали там марионеточное государство Маньчжоу-Го и планировали двигаться дальше. Китай просил Лигу Наций о защите, но не получил ее — благополучные страны не любят вмешиваться в чужие конфликты. В СССР думали, что Япония теперь на нас нападет, американцы полагали, что СССР и Япония объединятся против Америки, а Эйнштейн возмущался бездействием Лиги Наций. Не стоит думать, однако, что он мог больше чем на несколько дней забыть о своей работе. В ноябре он выступил в Берлине на коллоквиуме с докладом «О соотношении неопределенностей», в очередной раз пытаясь оспорить Гейзенберга, правда, в очередной раз предложил его на Нобелевку, но вновь дал понять, что Шрёдингер лучше. Пайс: «Суждение Эйнштейна о том, какая из работ важнее — Шрёдингера или Гейзенберга, — действительно оказалось ошибочным. Возможно, это еще более затруднило работу Нобелевского комитета. Премия по физике за 1931 год присуждена не была».

В декабре состоялась последняя публичная лекция Эйнштейна в Берлине, воспоминания о ней оставил раввин Вильгельм Вайнберг, а опубликовал их в 1979 году его сын. Вильгельм тогда был студентом и отвечал за сбор средств для разных проектов. «Эйнштейн был покровителем организации еврейских студентов в Германии. Нам были нужны средства, и я обратился к нему с просьбой выступить с платной лекцией или концертом. В то время Эйнштейн был лет пятидесяти и очень отличался от Эйнштейна в последующие годы и от того изображения, которое представляли нам. Он был хорошо ухоженный, нарядный человек со светскими манерами. Он согласился дать концерт на скрипке, если оперная звезда Мария Инокен присоединится к нему. Он дал мне письмо для его кузена Альфреда, музыкального критика, прося его все организовать. Певица согласилась, но то были годы роста нацизма, когда Эйнштейна постоянно бомбардировали письмами, полными ненависти и угроз. Поэтому было решено, что вместо концерта он прочтет лекцию… В течение нескольких недель до лекции я понял, как хорошо было Эйнштейну на даче без телефона. Мой телефон разрывался от звонков, требующих в любое время суток билет на Эйнштейна. В вечер лекции в городе были большие беспорядки, полиция окружала здание, на сцене были телохранители. Я ввел Эйнштейна через черный ход. Госпожа Эйнштейн сама попросила меня присматривать за ее мужем. Эйнштейн был обеспокоен вспышками и попросил меня убрать фотографов. Это была безнадежная задача… Лекция началась и прошла без инцидентов. Эйнштейн говорил и писал на доске. Лекция считалась популярной, но я не понял ни одного слова…

Однажды я ехал с Эйнштейном из Капута в Берлин, и он попросил меня присоединиться к нему на встрече с Барбюсом, возвращавшимся во Францию из Москвы. Разговор был на французском языке, которого я не знал. На обратном пути Эйнштейн жаловался, что Барбюс не понимает происходящего в Советском Союзе… Я в последующие несколько лет жил при Сталине и наблюдал непосредственно то, что раздражало Эйнштейна».

Биографы Эйнштейна О. Натан и X. Норден [31] Nathan Otto, Norden Heinz (ed.). Einstein on peace. New York: Simon & Schuster, 1960. : «Тогда, в 1932-м, он отметил, что его близкий друг Анри Барбюс, будь он советским гражданином, вероятно, оказался бы в тюрьме или в изгнании, если вообще остался бы жив». Что-то резко переменилось у Эйнштейна в голове — возможно, это произошло, когда (в феврале 1932 года) американский журналист Исаак Дон Левин подарил Эйнштейну свою биографию Сталина. Эйнштейн отвечал: «Я искренне признателен за те знания, которые приобрел благодаря Вам. Ваша концепция пятилетнего плана как следствия скорее страха и лишений, чем творческого акта, оказалась для меня совершенно новой, как и многие другие факты… Вся книга звучит для меня словно симфония на тему „насилие порождает насилие“». Но почему уже в декабре 1931-го Эйнштейн переменился к Советам и ругал Барбюса? Может, Дон Левин ошибся и давал ему читать книгу раньше, еще до публикации? Или ошибся рабби Вайнберг, и разговор о Барбюсе состоялся не в 1931-м, а чуть позже?