Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

– Кажется, нашел!

Я бросился к нему. Дрожащей рукой выхватил у него измятую бумагу и прижал ее к сердцу, как самую любимую девушку на свете. Затем приложил к губам. Правда, потом сплюнул. В благодарном порыве обнял Илью. Он был довольно хрупкого телосложения и поежился.

– Ты мне чуть ребра не переломал.

Мы разгладили мятый чертеж. Счистили грязь. Подтерли ластиком инородные пятна. В кабинете я молча положил перед Акопяном чертеж. Он одобрительно развел руками, изобразив подобие улыбки на лице. Черные глаза в упор уставились на меня. С поникшей головой я ждал его приговора. Он уже без злости, в присущем ему доброжелательном тоне произнес:

– На сей раз тебе повезло. Ты представляешь, какие последствия ожидали тебя и нас заодно?.. – Он указал рукой в сторону спецчасти и продолжил: – Значит, так. Твой прокол не подлежит огласке. Но лучше досрочно прервать практику. Ты уже имеешь положительную оценку Жолтовского. Это редчайший случай, он перекрывает все остальное. Заключение по практике отправлю в деканат института. Я тебе не желаю зла. Ты мне симпатичен. Знаю, сколько ты успел вынести в молодой жизни. Этот случай тоже пойдет тебе на пользу. Будь счастлив.

Мы с ним тепло и даже трогательно распрощались. Сокурсники уже знали о моей «отставке». Заодно им приказали держать язык за зубами. И на сей раз невидимый судьбоносный покровитель, витающий где-то в заоблачной дали, уберег меня от очередной беды. Я поторопился домой, чтобы успокоить маму.

Это легко удалось сделать с помощью хвастливого заявления, что благодаря ударной работе мне досрочно поставили зачет по практике. Мама поверила без всяких сомнений. Свалившееся на меня свободное время по принципу «нет худа без добра» я решил разумно использовать. В первую очередь – помочь маме по хозяйству, в закупке на рынке картофеля и овощей.

Больше времени удалось посвятить Яне. Она уже прилежной школьной поступью прошла восьмой класс. Возраст максимализма сказывался в ее суждениях. Твердость характера она унаследовала от мамы. Вспыльчивость и добрые порывы передал ей отец. Некоторая замкнутость, постоянная задумчивость и задатки аналитического мышления были проявлениями формирующейся индивидуальности.

С ней было интересно общаться. Хотя уверенность в собственной правоте и полувзрослая бескомпромиссность порой мешали быть ее полноценным наставником. Она была хороша собой и выгодно выделялась среди многих сверстниц. Но бедность нашего московского быта наложила отпечаток на ее будущее мировоззрение. Об этом я позже написал в строках:

Напряженная учеба и тяготы быта в условиях хронического дефицита не могли полностью отвлечь от невольных раздумий. У меня и моего окружения было постоянное и тягостное ощущение жизни на пороховой бочке. Послевоенный маховик массовых репрессий против собственного народа набирал обороты. Сфабрикованные дела и процессы следовали один за другим.

Образованные люди были в растерянности и не понимали, в чем смысл послевоенной жестокости. Мои лучшие студенческие годы прошли на фоне борьбы с безродным космополитизмом и сионистскими заговорами. Високосный, 1952, год отличался очень тяжелой атмосферой…

В обязательную программу обучения в институте входило прохождение военных сборов. Они проводились в конце учебного года, на закрытом полигоне под Нахабино, в Подмосковье. Помимо строевой подготовки нас обучали маскировочному искусству и умению возводить понтонные переправы. Перед окончанием института давались звания офицеров запаса, от лейтенанта до старшего лейтенанта.

Заведовал военной кафедрой отставной полковник Зверев. Фамилия совершенно не соответствовала его интеллектуальному и добродушному облику. Он был глуховат и немного заикался. Поэтому мы, отвечая, орали изо всех сил, чтобы он услышал.

На сборах нам выдавали старое, заношенное обмундирование. Вид у нас был соответствующий: мы чем-то напоминали «оловянных солдатиков». Часами, до седьмого пота, лейтенант с восточной внешностью проводил с нами строевые занятия: