Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Много часов из окна поезда наш взор пленяло «славное море – священный Байкал». Дух захватывало от нежно-бирюзовой глади и гористых берегов чудо-озера. Чехов о нем писал: «Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух». К сожалению, местами были заметны мутные и радужно-цветные разводы от грязных стоков и выбросов. Огорчали откровенные кучи мусора на берегу, неопрятно разбросанные бревна, убогие строения. Все это никак не вязалось с удивительной красой уникального творения природы.

Вопреки здравому смыслу, в 1960-х годах на берегу Байкала началось строительство целлюлозно-бумажного комбината. Робкое противодействие этому пагубному варварству ученых было тогда проигнорировано. Но борьба за Байкал продолжалась и дальше. К сожалению, по мере приближения к Улан-Удэ результаты превращения Байкала в промышленную свалку вместо национального парка проглядывали все чаще.

На заводе «Буряткабель» нас ждали с нетерпением. Помимо реконструкции, намечалось строительство главного производственного корпуса. В увязке со сложившейся застройкой, мы должны были определить его месторасположение, а также предварительную объемно-планировочную структуру.

Как и в Свердловске, на решение этих вопросов ушла рабочая неделя. В свободное время мы знакомились с городом. Он живописно вписался в равнинные участки среди пологих сопок. Центральная часть, сгруппированная вокруг «пуповины» – Удинского острога, имеет регулярную градостроительную систему улиц и площадей. На них сохранились старые строения училищ, торговых и гостиных рядов, каменных и деревянных домов купцов и мещан. Главная площадь – Советская – была застроена современными зданиями. В наш первый приезд в ее центре был разбит сквер. Впоследствии здесь установили огромную голову Ленина, без туловища, на низком квадратном постаменте.

До отлета в Ташкент гостеприимное руководство завода предоставило нам транспорт с сопровождающими. По пути в легендарное буддийское святилище – дацан [98]мы осмотрели Этнографический музей. Он, как и заповедник под Пермью, располагался под открытым небом. Там была представлена довольно большая экспозиция деревянного зодчества народов Сибири. Восхищала продуманность бытовых особенностей проживания в старину, направленная на стремление сохранить тепло в условиях сурового климата.

Самый крупный буддийский монастырь в России – Иволгинский дацан – разбросал свои многочисленные ступенчатые строения в виде усеченных пагод в небольшом бурятском селе Верхняя Иволга. Крыши с приподнятыми углами придавали им облик китайских и тибетских культовых строений. В окраске преобладали красные и черные тона. Многочисленные изваяния и мистические формы на фризах храмов и бесчисленные молельные колеса были покрыты позолотой. Монашеская братия, вся на одно лицо, оживляла необычный возвышенный колорит и особую атмосферу этого автономного, замкнутого мира.

Из дацана, покрутив, на счастье, молельные колеса, мы проехали на западное побережье Байкала. Плохая, вся в выбоинах, дорога петляла между лысыми сопками. Бедные неопрятные поселения на пути – Гремячинск, Усть-Баргузин и другие – чем-то напоминали каторжные остроги. Еще более загрязненные, чем со стороны железной дороги, берега вызывали ощущение жестокого безразличия к Байкалу.

Об этом с неподдельной грустью вещают строки поэта Андрея Дементьева:

Полакомившись на прощание омулем в национальном бурятском ресторане, мы отправились в аэропорт. Перелет в Ташкент показался мне вечностью. Старый, дребезжащий самолет находился в состоянии беспрерывной турбулентности. Промежуточные посадки и взлеты давались ему тяжело. У меня было постоянное ощущение, что он пребывает в состоянии старческой предсмертной агонии. Не хотелось думать, что на взлете жизни может произойти безвозвратное падение… К счастью, он, как старый конь, не испортил небесную борозду. К вечеру мы приземлились в незнакомом южном городе.

Во время нудного перелета в памяти всплыла повесть писателя Неверова «Ташкент – город хлебный». Она была популярна в мои юные годы. Я ее неоднократно перечитывал. Мне был очень созвучен образ бесшабашного Мишки, наивно ринувшегося в поисках сытой жизни в Ташкент. Даже его проезд на подножке поезда напоминал мне аналогичный случай со мной по пути в Черновцы.