Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

Рисунок, возвращенный Национальной галереей Берлина родственнице владельца (Винсент Ван Гог. Оливы. Перо, чернила. 1888)

В 2002 году Национальная галерея Берлина вернула «Оливы» Ван Гога, некогда принадлежавшие Максу Зильбербергу, его престарелой невестке. Это был один из первых примеров тщательно расследованного иска и возмещения ущерба. Зильберберг, еврей по происхождению, крупный промышленник из Вроцлава, в 1935 году продал свою коллекцию на аукционе в Берлине, где Национальная галерея и приобрела рисунок Ван Гога. Спустя несколько лет Зильберберг погиб в концлагере. Только в конце девяностых, когда были открыты архивы, выяснилось, что в 1935 году он заключил сделку под давлением и потому она не может считаться законной. Было установлено, что единственная его выжившая наследница поселилась неподалеку от Лейстера: ей передали рисунок Ван Гога, от которого незамедлительно отказалась Национальная галерея Берлина.

Потомкам нескольких жертв – уроженцев Вены удалось добиться возвращения из австрийских музеев прославленных картин Климта и Шиле, а одна немецкая общедоступная галерея вернула наследникам великолепного Кирхнера. В целом можно только похвалить музеи за то, что они с готовностью расстаются со своими картинами, после того как тщательное расследование доказало их незаконное приобретение в годы нацистского режима. По наихудшему сценарию разыгрываются события, когда картина, находящаяся сегодня в частной коллекции и купленная честно, оказывается похищенной во время войны. Сын или внук первого владельца требует ее вернуть. Нынешний обладатель не хочет уступать картину, которая, возможно, стоит миллионы долларов, но, испытывая чувство неловкости, вынужден признать, что, пока над нею тяготеет законный иск о реституции, продать ее нельзя. Это психологически неразрешимая проблема, преступление с двумя жертвами. Чрезвычайно сложно уладить спор к взаимному удовлетворению, когда на одной чаше весов лежит весь ужас холокоста, а значит, глубокая моральная ответственность перед памятью погибших. Случается, что сторонам удается достичь соглашения, продать картину и разделить полученные деньги, но очень часто, даже выбрав такое решение, они чувствуют себя ущемленными. Простых выходов из подобных ситуаций не бывает.

Иногда реституция невозможна потому, что не осталось в живых потенциальных истцов. Во время холокоста были уничтожены целые семьи, не оставившие потомков. Едва ли не самое тягостное и скорбное впечатление на меня произвели несколько картин, которые мне довелось видеть в стенах живописного бывшего монастыря в пригороде Вены; туда меня пригласили в 1986 году. В монастыре располагалось хранилище предметов искусства, конфискованных нацистскими властями у австрийских коллекционеров еврейского происхождения и невостребованных. В конце концов эти картины были проданы на аукционе, а вырученные деньги правительство Австрии передало еврейским благотворительным организациям. Однако, когда я впервые увидел их, они, сложенные штабелями и на первый взгляд брошенные, показались мне сбившимися в стайку осиротевшими детьми: каждая из них могла поведать свою страшную историю. Я вытянул одну из стопки: подпись Рубенса на ней была непрофессионально удалена и частично закрашена акварелью. «Зачем?» – гадал я. Позднее я понял: испуганные владельцы, видимо, прибегли к этому последнему, отчаянному средству в надежде спасти самую дорогую свою картину от нацистской конфискации, но, увы, тщетно. Однако горькая ирония заключалась в том, что картина принадлежала не кисти Рубенса. Это была всего-навсего старинная копия.

Аукционным домам пришлось пойти на радикальные меры, чтобы выжить в новую эру притязаний на реституцию. Были организованы целые отделы, в задачи которых входило исключительно выяснение истории картин и скульптур, предъявляемых к торгам. Ни один предмет искусства из числа похищенных нацистами не может быть выставлен на аукционе до тех пор, пока не выяснено, кто его законный обладатель. Покупатели никогда не станут предлагать цену за картину, провенанс которой в 1932–1945 годах был хоть сколько-нибудь сомнителен. Особой осторожности требует анализ сделок, заключенных в годы войны в Париже, так как именно там продавалась значительная часть похищенных нацистами коллекций. Производя эффект разорвавшейся бомбы шестьдесят лет спустя, сегодня неожиданно всплывают случаи коллаборационизма в высших сферах парижского художественного мира, а их последствия могут оказаться самыми неприятными для почтенных и уважаемых фирм и аукционных домов, в годы нацизма не погнушавшихся торговлей краденым.