Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

Огромные месторождения нефти, волею случая открытые на территории стран, которые запечатлены на многих «арабских» полотнах XIX века, позволили современным потомкам героев картин сказочно разбогатеть и приобрести живописные свидетельства восприятия их культуры Западом. Покупают их очень бойко: рынок ориентальной живописи в последние десятилетия переживает бум. По иронии судьбы именно те ориентальные картины, которые одни европейцы написали, чтобы познакомить других европейцев с Ближним Востоком, ныне приобретают и увозят домой как символ собственной цивилизации торжествующие арабы. Внимательно их изучив, новые владельцы немало узнают о сладострастных мечтах, втайне лелеемых европейцами.

Если ориентализм оказал экзотическое и весьма продолжительное влияние на темы и сюжеты европейской живописи, то увлечение Японией – еще более значимое воздействие на стиль. Облик модернистского искусства второй половины XIX века был бы совершенно иным, если бы не Япония. Пожалуй, наиболее привлекательными в глазах современной публики чертами импрессионизм и постимпрессионизм обязаны японским заимствованиям.

В 1853 году американская Тихоокеанская эскадра под командованием коммодора Мэтью К. Перри вошла в гавань Токио. До этого момента Япония в течение двухсот пятидесяти лет оставалась закрытой страной. Появление Перри, прототипа Пинкертона из оперы Пуччини «Мадам Баттерфляй», положило начало современной эпохе в торговле между Японией и западным миром. Вместе с торговыми завязались и культурные отношения. К концу пятидесятых годов предметы японского искусства стали появляться в антикварных лавках Парижа и Лондона. В образованных кругах они произвели сенсацию. Европейцев очаровала Япония, экзотическая закрытая страна, родина диковинного, загадочного, невиданного прежде искусства. Оно было создано в традициях, совершенно отличных от западных, и решено в абсолютно иной эстетике. Увлечение японским искусством приняло в Париже почти маниакальные формы: художника Уистлера и критика Закари Астрюка пришлось разнимать, когда они чуть было не подрались из-за необычайно изысканного японского веера, который одновременно обнаружили в одном из парижских антикварных магазинов.

Японские раскрашенные гравюры и рисунки карандашом и тушью произвели самое сильное впечатление на художников Запада. К 1867 году, когда в Париже проводилась знаменитая Всемирная выставка, японские ксилографии можно было увидеть повсюду, а имена таких японских рисовальщиков и граверов, как Хиросигэ и Хокусай, были у всех на устах. Особенно восхищались ими импрессионисты, в большинстве своем впечатлительные молодые люди не старше тридцати. Что же так очаровывало их в японской эстетике?

Во-первых, японское искусство было новым, кардинально отличалось от западного и привлекало уже этим. К середине XIX века консервативная европейская живопись и графика зашла в тупик. Академизм был обречен. Романтизм переживал закат. Японское искусство открыло молодым французам принципиально иное ви́дение мира. Оно решающим образом повлияло на замысел, композицию, колорит их картин. Импрессионисты переняли у японцев склонность к пейзажу с необычной точки зрения и к динамичным, преувеличенным диагоналям, мостам или дорогам, которые пересекают пространство картины и уводят взгляд наблюдателя от переднего плана к заднему. На японских гравюрах, особенно запечатлевающих зимние сцены, нет лишних, несущественных деталей, и импрессионисты, подметив эту черту, стали использовать ее для достижения непосредственности впечатления. Кроме того, они научились у японцев подчеркивать перспективное сокращение и таким образом привлекать внимание зрителя к заднему плану, добиваясь эффекта присутствия и словно погружая его в атмосферу картины.

И потом, им пришлась по вкусу склонность японцев произвольно «отрезать» часть композиции. У импрессионистов, в первую очередь у Дега, этот прием повышает реалистичность изображения, символизируя случайность и непредсказуемость обыденного существования. Лаконичность японской гравюры, заимствованная Дега, позволила ему воссоздать современную жизнь куда более убедительно, нежели воспроизведение мельчайших деталей, как того требовало академическое искусство. Приятельница Дега Мэри Кассатт пошла еще дальше. Некоторые ее гравюры конца XIX века можно принять за подлинные японские, которым она подражала.