Молдавские сказки

— Но если попутает тебя лукавый съесть хоть кусочек, прикажу я связать тебя по рукам и по ногам и столько палок отсчитать, пока распластаешься, как жаба, чтобы впредь неповадно было даже и думать о мясе.

— Понятно, барин.

— Гляди же, чтоб понятно, так понятно; а к моему приезду чтоб гусь был готов, не горячий, не холодный, в самый раз на желудок голодный.

Принялся повар за дело, зажарил гуся на славу, румяный, пахучий — у самого слюнки текут.

Терпел он, терпел, да не вытерпел, отрезал ножку гусиную и съел.

Приехал барин и, увидав, что гусь об одной ноге, чуть не лопнул от досады и гнева.

— Вот, значит, каков ты, жадина. Аль не наказывал я тебе не притрагиваться к гусю, если не хочешь бабушку с того света увидеть?

— Да ведь гусь-то цел, барин.

— А ножку кто слопал, едят тебя черви могильные?

— Барин, у гуся была только одна ножка.

— Да что ты там мелешь, мэй, где это видано, чтоб гуси одноногими были! — воскликнул барин, уписывая жаркое.

— Коли не веришь, барин, пойдем к пруду, своими глазами посмотри.

— Хорошо, но коли не так, то я уж знаю, что с тобой сделать.

Пошли они к пруду. Долго ли шли они, скоро ли, вот и на берег вышли. Солнце припекало вовсю, день был прекрасный, и гуси стояли все на одной ножке, клювами крылья теребили, охорашивались.

— Ну вот, барин, видишь, гуси все одноногие

А барин как хлопнет в ладоши, да как вскрикнет: хыш… халя… халя… халя…

Встрепенулись гуси, испугались и разбежались по берегу, кто куда.

— А видишь, мэй, у них у всех по две ноги.

— Так что ж, барин… почему же ты не крикнул и тому гусю: хыш… халя… халя… халя…

Уставился на него барин, а крыть нечем; понурил голову, промолчал, и с тех пор больше не наказывал повару не пробовать то, что стряпал.

Жила-была женщина. Тягостно, все в бедности да в невзгодах проходили дни, и единственной радостью жизни ее был сын-подросток, который уже помогал ей то в одном, то в другом деле. Как-то в зиму одну лютую началась вьюга, метель разыгралась, сугробы намело громадные — света не видать. Поутру, когда затихла метелица и поднялось солнышко ясное, вышел паренек с лопатою снег отбросить, дорожку расчистить.

Работает он себе да вдруг слышит, как с дерева ворона закаркала:

— Киррр, кар, кар, кар… Киррр, кар, кар, кар. — Рыдает бедная ворона, сердце разрывается.

Мальчик выпрямился и прислушался:

Прослезился паренек и, хорошо зная почем фунт лиха, — не раз сидел он голодный, что и на белый свет глядеть не хотелось, — кинул он лопату из рук и крикнул:

Подлетела к нему ворона, и стал он с той поры кормить ее, холить. Не раз последний кусок ото рта отрывал и бедной птице отдавал. А когда пришла весна-кудесница да потекли, зазвенели ручейки, поблагодарила ворона парня от души и молвила:

— Друг ты мой, пойдем со мной в царство воронье, там живет моя матушка; за добро, что ты мне сделал, одарит она тебя всем, что есть лучшего под солнцем; даст она тебе имение, дворцы, казну богатую, но ты попроси одну лишь подушечку, на которой она стоит. Выслушал парень слова вороны, да и пошли они вдвоем в путь-дорогу дальнюю. Шли они, шли, не день и не два, пока вошли в царство этого рода птичьего. Обрадовалась им старая ворона, задала пир на весь мир, столы ломились от всяких яств и вин, песни чудесные звенели, ведь пели там жар-птицы звонкими голосами своими.

— Что же мне подарить тебе, парень милый, как отблагодарить тебя за дело доброе, за спасение жизни моего детеныша. Ты утолил мою скорбь и дал мне взамен счастье необъятное. Скажи, чего тебе хочется: имения, дворцы, казну богатую, все тебе дам…

— Не осмелюсь я таких богатств просить; сказать по правде, достаточно мне одной подушечки, что под ногами у тебя лежит, — ответил парень, с первого взгляда приметивший, что ворона то и дело прыгает на красивой подушечке.

— Проси, парень, чего душа твоя желает, дам тебе я сокровища несметные, станешь ты самым богатым человеком в мире, — настаивает вновь ворона-матушка.