Хатка Бобра - Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал

— Чего надо? — осмелев от страха, хрипло спросил Веприк.

Зверь не отвечал. Небо полыхнуло еще раз и он заметил, что сбоку, у стены возятся еще два черных пришельца, поменьше и покруглее. Медведица, понял мальчик. У него сердце сжалось.

— Чего смотришь?! — крикнул он со слезами. — Убили батяню вашего? Теперь меня съесть хочешь? На, ешь! У твоих медвежаток хоть мать осталась, а мы одни теперь на всем свете — погляди, пустая изба!

Про пустую избу он, конечно, сгоряча закричал: там кроме Дуняшки еще бабушка спала у печки да грек гостил. Медведица внимательно смотрела на него. Потом наклонила морду, повернулась и пошла прочь. За ней косолапо поспешили ее мохнатые дети. Веприк стоял у порога, тяжело дыша — и от страха, и от радости, и от жалости к себе, к Дуньке, к медвежатам этим, у которых его батяня отца убил.

Всю ночь его тревожил пристальный, непонятный медвежий взгляд.

Бортники про обещание не забыли. На следующее утро привязались к Фукидиду с песней: сочини да сочини, мы долгими зимними вечерами любимым женам дома петь будем. Греку понравилось быть первым стихопевцем на деревне, но для важности он напустил на себя строгий вид:

— Не знаю, не знаю… У вас, у русских, все песни какие-то странные, все начинаются с «ой да» да с «ай да», как будто певца иголкой укололи…

— Ты сочини, как умеешь, а мы потом «ой да» сами приставим, — обрадовались мужики.

— Ну, ладно. В стихах женщину принято сравнивать с чем-нибудь прекрасным, например, с восходом солнца, речкой, песней соловья… вы с чем бы хотели сравнить своих милых подруг?

— С громом и молнией, — мрачно ответил Чудя. — И со смертельной болезнью, например, с холерой.

— Да хотя бы и с восходом солнца, — перебил Добрило, пихая Чудорода в бок, чтобы не мешал.

— Так… тогда будет вот как: «Вижу не дивный восход пресветлого солнца!»

— Ага, — поняли мужики. — «Ой да то не зоренька ясная», значит! Хорошо!

— Ну раз «не зоренька ясная», тогда еще «не рябинка красная», — немного сердито сказал Фукидид.

Поднялся радостный шум: начало песни всем очень понравилась.

— Только ты не забудь сказать, в какой деревне наши милые подруги живут, — предостерег Добрило. — Чтобы с соседскими не путать.

— Ага… Как называется это мирное селение?

— Березовка.

— Какой вы, русские, однако простой народ! Греки называют свои города в память богов и героев, а у русского стоит поблизости береза, значит, будет селение Березовка. Поймает женщина перед родами тетерева или вепря, значит так и назовет своего сына.

— Моя маманя бобра поймала, — с невинным видом сообщил Бобр. — Она перед родами на вепрей, на кабанов то есть, не охотилась, живот, говорит, мешал… бобров ловила.

— А моя поймала бобреца, — добавил Бобрец, родной его брат. — Но он у нее убежал… тоже такой бобер, но поменьше и с крылышками.

— А моя поймала добрилу, — доверительно сказал греку Добрило.

— А какие деревни есть поблизости? — спросил Фукидид, с некоторым подозрением обведя глазами хихикающих собеседников.

— С той стороны рощи есть деревня, — ответил Веприк, сделав балагурам сердитые глаза.

— А каково название той деревни?

— Так Березовка же.

— Да. Я и сам бы мог догадаться, — сказал грек, задумчиво помолчав. — А есть ли поблизости еще деревни с тем же именем?

— Там дальше за Березовкой есть другая Березовка, — ответил Добрило. — Я милую свою подругу, жену то есть, оттуда привез.

— За какой Березовкой есть еще Березовка? — уточнил грек. — За нашей Березовкой или за той Березовкой, которая на другой стороне рощи березовой?

— За той Березовкой, за ненашей, — не смутясь отвечал Добрило. — А за нашей Березовкой, вон там, лесом и немного в сторону, там есть черная топь. У нас там коза утонула.

— А кроме Березовок есть у вас какие-нибудь места? — довольно сердито прервал его Фукидид.

— Конечно. Ну… Киев есть, мать городов русских. А на что тебе?

— Так как нам по-вашему начинать? «Как во селе да во Березовке, да рядом с другой Березовкой, за которой еще есть Березовка, ах да жила краса-девица»?!

— Молодец, Фудя! — загомонили мужики. — Вот как плетет складно!

— мечтательно повторил Бобрец. — Ох, прямо за душу берет! Ай да Фудя!

— Да, — скромно согласился грек. — Есть в этих строках какая-то примитивная прелесть…