Алексей Ухин - Кольцо заветное

Астраханская земля… Древняя, богатая славой громких имен и яркостью исторических событий. И современная, известная созидательным размахом ее трудолюбивых хозяев. Край щедрой, многоликой природы, неповторимых пейзажей волжского Понизовья. И еще — край седых преданий, древних легенд, передающихся из уст в уста сказаний давнего и не слишком давнего времени. Об этом наш рассказ.

…Когда-то давным-давно сюда, на земли Северного Прикаспия, прикочевали калмыки. Выходцам из далекой Монголии пришлись по нраву необозримые поволжские просторы с их обильным и сочным разнотравьем. Здесь кочевники обжились, и от поколения к поколению пошли гулять легенды и были о нравах и обычаях этого народа.

А позже, со времен захвата Астрахани Степаном Разиным, появились тут и тоже прижились донские и терские казаки — «беглые души» крепостников-помещиков. И, значит, к прежним сказаниям и былям прибавились другие, новые. А более поздние времена добавляли к ним свои предания и сказы, еще и еще — почти до наших дней.

Раскрой эту книгу, читатель, — и, может быть, со страниц ее повеет на тебя «историческим ветром» волжского Понизовья, этим неизъяснимым «ароматом эпох».

Где-то в стороне от калмыцкого стойбища Кунь-Куни́, в глухих тростниковых зарослях затерялось озеро Харцаган. В переводе Харцаган означает — мелководье, мелкий берег. Но как знать, мелко ли там? Никто не измерял той глубины. Однако старики, в бытность свою молодыми, считали Харцаган бездонным. И, видно, не зря. А на озере том немало островков и заводей.

Как-то проездом через Кунь-Куни (а это в переводе — чужой человек) повстречал я старого калмыка. Разговорились. Я спросил: «А правда ли, дедушка, что на Харцагане лебеди водятся?» — «Правда, сынок, — последовал ответ. — И среди них есть один, который по утренним и вечерним зорям издает громкий и протяжный клич, похожий на стон. В селе из рода в род передается сказ, — продолжал старик, — будто не одна и не две сотни лет прошли с того незапамятного года, когда на приволжские просторы Каспия из Джунгарии прикочевали калмыки и поселились в этих местах. А привезли они тогда в качалке девочку Гилю из семьи старого Очира. И когда она подросла, то превратилась в стройную, несравненно красивую девушку.

Однажды стояла она на берегу озера. Вдруг видит: на глади вод, как в зеркале, отражение статного юноши.

— Почему ты здесь? — только и спросила молодая калмычка и убежала в свой поселок — хотон.

Через несколько дней, когда красавица на том же месте набирала воду, снова появился юноша. На этот раз Гиля оказалась не из робких. Ничего не сказав, она куда-то ушла, но вскоре вернулась и привела под уздцы двух коней.

— На этом поскачу я, а на гнедом — ты. Садись и — айда в степь!..

И они вихрем умчались вдаль.

С тех пор все чаще и чаще стали встречаться они у озера Харцаган. В проникновенных, душевных песнях и нежных словах поведали друг другу молодые о своей светлой любви.

Как-то юноша сказал:

— Гиля, без тебя мне невмоготу. Хочу быть с тобой навеки. Веди меня к отцу.

— Отец мой не позволит калмычке стать женой русского.

…Ходил ли юноша к ее отцу, нет ли, кто его знает, но только видеть милую не удалось ему больше. Отец, узнав об их любви, умертвил дочь и бросил в озеро. Говорят, влюбленный жених отыскал ее и схоронил на острове. А сам превратился в лебедя. И поныне тот лебедь сторожит могилу возлюбленной, не отходя от нее ни на шаг.

Бывает, если кто-нибудь нарушит покой лебедя, он встрепенется, и кличет, и зовет, зовет: «Гиля… Гиля!..»

В давние времена от залива Большая Чада́ ерик по тростниковым зарослям шел. В пору половодья щедро наполнялись от него водой многочисленные озёра. И в том краю каждое лето, сказочно благоухая, цвел лотос. В полуденный зной лепестки свертывались и на них душистые росинки выступали. А запах… запах какой-то особенный был: он кровь молодую волновал, что-то обещал, звал куда-то…