Тамара Михеева - Асино лето [litres]

– Светится! – удивился Колька. – И вправду яд.

Медленно и осторожно Ася поила Кольку.

– Ничего, вкусненький такой яд, клевером пахнет.

Бутылка опустела, Ася сжала её в руке и сказала:

– Спокойной ночи, Кукумбер. Выздоравливай.

– Спокойной ночи, Пашка-букашка. Завтра же всё пройдёт.

Ася вздрогнула, скрестила пальцы, чтобы не сглазить, и вылетела в окно.

Она резко набрала высоту, поднялась выше деревьев, к самым звёздам, в холодное и тёмное небо. Там она замерла на секунду, подставив ветру лицо, и стала камнем падать вниз. Только у самой земли затормозила. Мягко упала в траву, легла ничком и горько заплакала. Так, что сердце – на куски.

Недалеко от неё сидели на бревне Сева, Горыныч и Ёж. Смотрели на Асю, вздыхали.

– Ну чего она, – протянул Сева, сам готовый расплакаться от жалости и тревоги, – будто ничего не вышло.

– Да нет, – вздохнул Горыныч, – переволновалась она.

– И устала, – сказал Ёж. – Столько всего…

– Может, подойдём? – предложил Сева через несколько минут.

– Пусть выплачется. Говорят, это иногда полезно.

Понемногу Ася успокоилась. Села. Повсхлипывала. Повздыхала. Внутри у неё было пусто, как в бутылке с оранжевым дном. Медленно побрела Ася по лагерю, не заботясь, что кто-нибудь её заметит. Неслышно и невидимо проводили её гномы до окна.

Едва солнце позолотило стволы сосен, Ася проснулась от стука в окно. Три сияющих гнома прижались носами к стеклу. Ася вскочила, открыла створку. Она смотрела на Горыныча, Севу, Ежа и не решалась спросить о главном. А гномы, как назло, молчали, только улыбались. Наконец Горыныч сказал:

– Тебя, Прасковья, как-то неправильно назвали. Надо было Соней.

– Всё главное проспишь, – сверкнул глазами Ёж.

– Мы у Кольки были, – сжалился Сева.

Ася отвела взгляд: по дорожке бежали Пятнашка и Буль, прошмыгнула по стволу сосны рыжая белка, где-то недалеко, в лесу, протрещала сорока… Ася боялась спрашивать и боялась услышать.

– На лавочке сидит. На солнышко смотрит.

– Про тебя спрашивал.

– Ну, то есть он бы спросил, если бы мы были знакомы.

– Да нет, он спросил, но только не вслух, а глазами…

– У него всё на лице написано.

– Так что ты уж сходи к нему, проведай.

Ася сползла с подоконника и упала лицом в подушку. Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышит вся палата.

После зарядки в лагере началась страшная суматоха. Врач Ольга Алексеевна пришла на работу и увидела Кольку Огурцова, сидящего на скамейке перед медпунктом. Ольга Алексеевна упала в обморок. Колька бросился ей помогать. Через полчаса Ольга Алексеевна и Татьяна Сергеевна везли Кольку в город, к самому главному врачу, а Василий Николаевич бегал по своим директорским делам и весело отдавал распоряжения. Пробегая мимо взбудораженного седьмого отряда, идущего на завтрак, он поймал Асю за руки и прямо при всех крепко обнял, а потом ещё и в макушку поцеловал. Все замерли с открытыми ртами, а в вожатскую Ленину душу закрались совсем уж чёрные мысли и подозрения. С этими мыслями она бросилась к Жанне, но та с каким-то весёлым недоумением посмотрела на Лену и попросила её заниматься своими делами. «Никогда больше не поеду работать в лагерь», – обиделась Лена.

Весть о чудесном Колькином выздоровлении облетела «Светлячок» и добралась до города. В лагерь начали съезжаться Колькины друзья и родственники. Они проникали на территорию и мучили Василия Николаевича вопросами. А он только счастливо смеялся в ответ:

– Ну чудо, чудо – и всё тут!

Сам Колька шёпотом рассказал маме, что этой ночью ему приснилась Прасковья Шустова, с которой они «почти дружили», и сказала:

– Знаешь что, Кукумбер, давай вставай, а то мне без тебя скучно.

Сестёр у Кольки не было, и спорить с девочками он не умел. Пришлось выздороветь.

– Вот она, сила детской любви, – растерянно пробормотал самый главный врач в городе.

– Какой ещё любви?! – старательно возмутился Колька и порозовел.

А вечером того же дня Асю украли на глазах у всего отряда.

Замученная подозрениями Лена проводила вечерний «огонёк». Говорила, как хорошо, что выздоровел Коля Огурцов, и что совсем скоро конец третьей смены, и все они разъедутся, но, конечно, будут скучать друг по другу. И у всех вдруг намокли глаза, даже у Насти Вигилянской, которая всего только час назад говорила Саше, что скорей бы уже домой, «сразу поеду к родителям на Бали, отдохнуть перед отъездом в свою английскую школу». Сидели в темноте, при свечке. На лица ложились жёлто-рыжие тёплые отсветы и делали всех особенно красивыми.