Майя Лунде - Снежная сестрёнка

А я так и остался сидеть на кухне. Говорить сил не было. Я почувствовал, как к глазам опять подступают эти дурацкие слёзы. Весь остаток дня я чувствовал, как они тёмной тучей собираются в груди. Я не мог говорить ни за обедом, ни потом. Проглотить еду тоже стоило неимоверных усилий. Но этого, похоже, никто не заметил. Все сидели молча, уткнувшись в свои тарелки.

В конце концов я пошёл к себе в комнату, остановился посередине и попытался проглотить комок в горле. Я всё глотал, глотал, глотал. Мне так хотелось, чтобы он исчез.

Но комок не исчезал. Как сказала мама, для этого нужно время.

«Глупая Хедвиг, — подумал я. — Всегда радостная, счастливая. Думает, всё так легко и просто. Ей-то, может, и просто. Живёт в большом уютном доме, где все до одной комнаты уже украшены к Рождеству и все наверняка только и делают, что веселятся да смеются. Но Хедвиг ошибается. Она не понимает, что творится у нас дома. Ничегошеньки не понимает».

Чем больше я об этом думал, тем больше сердился. И комок в горле от этого меньше не становился. Ведь до Рождества осталось всего-навсего три дня. И дома у нас ничегошеньки не образуется. И Рождества у нас не будет вообще.

Я сердился и на следующий день в школе, а ведь он был последним перед рождественскими каникулами. Предполагалось, что мы будем угощаться всякими вкусностями и радоваться наступающим праздникам. Так вот, я не радовался.

Домой я тоже уходил сердитым. Не помогло даже то, что у калитки я увидел Юна, который явно меня поджидал.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответил Юн и добавил: — Вот и каникулы.

— Да, — кивнул я.

Мы прошли несколько метров. Юн посмотрел на меня.

— Вон сколько снега навалило, — проговорил он.

— Ага, — ответил я.

— Никогда не видел столько снега.

— Я тоже.

Больше он ничего не говорил. Я тоже молчал. Как обычно в последнее время. Я ускорил шаг, поскорей бы дойти до дома. Впрочем, нет… дома тоже ничего хорошего не ожидало.

— Кстати, говорить о погоде совсем не круто, я считаю, — сказал я.

— Чего?

— Всё время о погоде говорят только взрослые, — пояснил я.

— Да, пожалуй, — согласился Юн.

— Не выношу этого.

— Ладно. Давай говорить о чём-нибудь другом.

— Ага.

Но мы больше не произнесли ни слова. Ну и пусть. Всё равно говорить с Юном — скукотища. Да, собственно, и со всеми остальными тоже.

Я пошёл ещё быстрее, и Юн за мной еле поспевал. Украдкой я поглядывал на него. Ноги у него были тонкие, как спички, вставленные в огромные зимние ботинки. У него, видимо, только ступни росли. Нижнюю часть его лица скрывал шарф, а верхнюю — шапка, снаружи торчал только нос. Но когда хорошо знаешь человека, тебе не нужно видеть всё его лицо, чтобы понять, каково ему. И я видел, каково Юну. Грустно. По-настоящему грустно.

Ну и плевать.

Мы подошли к перекрёстку, где обычно прощались и шли по домам. Мне даже неохота было говорить ему «Пока!». Сил больше не было на всю эту пустую болтовню.

— Погоди! — сказал Юн.

Я обернулся.

— Что?

Он снял рюкзак, открыл его и что-то вытащил. Подарок!

— Это тебе. — Он протянул его мне.

Я взял.

— Спасибо… — пробормотал я.

Подарка для него у меня не было. Мы всегда дарили друг другу подарки на Рождество, но в этом году я совершенно забыл про них. Надо было найти слова, найти оправдание. Но с чего это я, собственно, должен оправдываться? Мы с ним ни о чём таком не договаривались. И не моя вина, что он приготовил мне подарок.

— Счастливого Рождества! — сказал Юн.

Я почувствовал, что краснею.

— Нет в нём ничего счастливого, — ответил я.

— Чего?

— Не будет никакого счастливого Рождества, — огрызнулся я, запихивая подарок в рюкзак.

— Вот как?

— Мне пора домой.

— Хм… Ясно… Ну давай.

Юн развернулся и пошёл прочь на своих тонких ножках-спичках в огромных ботинках. Рюкзак скрывал его почти целиком. Головы, во всяком случае, видно не было. Наверное, он втянул её в плечи.

В горле у меня запершило.

Я развернулся и пошёл своей дорогой. Дурак этот Юн. Только и умеет, что говорить о погоде. Идиот. Ничего не понимает. Я прибавил скорости, шёл быстро, как только мог. Надеялся, это поможет мне не думать о случившемся. Но это не помогало. В горле так першило, что мне казалось, я задыхаюсь. Я был ужасно зол. На Юна, на маму с папой… и даже на Юни, которой вздумалось так внезапно умереть.