Константин Сергиенко - Фарфоровая голова

— Так что, он станок с собой носит? — воскликнул майор Ревунов.

— Это неясно, — вымолвил Карнаух.

— Займитесь, по крайней мере, божками. Выпуск их прекратить, выяснить адреса сбыта. И голос, ищите голос!

Майор Ревунов повернулся и, гулко шагая, вышел из комнаты.

Прекратить. Слово очень понятное, сильное. Но всегда ли оно прекращало? За словом должно было следовать дело.

К вечеру стало известно, что злополучный божок приглянулся фабрике-артели имени фирмы «Заря». И что там скульптор-кустарь со своей печуркой! Фабрика-артель уже извлекла из своих огнедышащих исполинов две сотни крепкоголовых довольных божков. Часть из них удалось задержать на месте, но большая часть, увы, рассеялась по неизвестным местам. Да и мало ли на свете таких незаметных фабрик, артелей и смышлёных умельцев? Быть может, божок уже ехал в соседние города и города дальние? Быть может, красовался в уютных квартирах и, страшно сказать, в кабинетах начальства?

Так или иначе, к утру следующего дня на карте в кабинете Карнауха прибавилось ещё несколько красных флажков, а майора Ревунова вызвал к себе полковник Чугун.

Задумавшись, шёл Ледогоров по переулку. Перед ним шагала маленькая школьница с пухлым портфелем. Шагала она очень быстро, но вдруг остановилась, и Ледогоров чуть не столкнулся с ней.

Школьница открыла портфель и достала оттуда куклу.

«Неужели на уроках играют в куклы?» — подумал Ледогоров, и дума эта отобразилась на его лице.

«Нет, не играют», — ответил серьёзный взгляд школьницы.

«Зачем же носить с собой?» — подумал лейтенант.

Школьница оглядела Ледогорова с ног до головы и снизошла до ответа вслух:

— Куклам дома сидеть нельзя.

— Почему? — растерянно спросил Ледогоров.

Школьница повернулась и зашагала прочь.

— Девочка! — крикнул Ледогоров. — У тебя что-то упало!

На асфальте валялся белый комочек. Школьница вернулась и бережно его подняла.

— Спасибо! — сказала она. — Это платок.

— Так почему же нельзя? — снова спросил Ледогоров.

— Можно не объяснять? — вежливо произнесла девочка и на этот раз ушла без оглядки.

Ледогоров вздохнул.

«А дело-то дрянь», — мрачно подумал он.

Мисюсь уже не была той неловкой и глупой куклой, какой её принесли из магазина. Воспитание дало плоды. Мало-помалу Мисюсь превращалась в Катину закадычную подружку.

— Представляешь, — говорила Катя. — Гуськов в школу не ходит. Вчера встретила его во дворе, он спрятался.

— Каша наша? — спросила Мисюсь.

— Ешь, ешь. У нас в классе ещё три случая. Теперь я тебя одну никуда не пущу. Какой-то злодей решил загубить всех кукол. Интересно, чем вы его разозлили?

— А простокваша наша?

— Всё в этой комнате наше! И даже в доме. Только к дедушке Дубосекову не ходи, он с нами не дружит. Как думаешь, может, это он?

— Может, может, — соглашалась Мисюсь.

— Нет, не может. Дедушка Дубосеков добрый, — возражала Катя.

— Не может, — подтверждала Мисюсь.

— Но кто это, кто?

— Может, каша, может не простокваша, — раздумчиво отвечала Мисюсь.

На подоконник прыгнула серая птичка и быстро-быстро застучала клювиком, выковыривая засохшую крошку.

Гнездо под карнизом было готово давно. Обыкновенное с виду гнездо, но странный иногда появлялся в нём свет, будто лампочка зажигалась. Птичка жила своей невеликой жизнью, подбирала крошки, пила из лужиц и даже купалась в песке. Пением она увлекалась не очень. Пискнет разок-другой и всё.

Но если бы нашёлся любитель природы, следивший за ней день и ночь, он бы открыл небывалые вещи.

Например, при полёте она вдруг словно срывалась с места и тут же исчезала из виду. Могла вознестись вертикально, могла на месте застыть. Словом, показывала высший пилотаж.

А если б любитель природы в ту злополучную ночь засмотрелся на луну под окном Ледогорова, он бы заметил, как птичка скользнула в форточку, а потом умчалась оттуда с двумя щеглами, оставив светлую полосу.

Среди ночи внезапно заиграл рояль. Старик Дубосеков отложил перо и вслушался. «Провокация, — подумал он с тайным удовлетворением. — Но я не прерву свой труд, о нём узнают потомки».

Рояль продолжал играть, не громко, но и не очень тихо. «И что за противная музыка, — рассуждал Дубосеков. — Не вальс и не танго». Рояль разбудил Звонарёвых.