Янина Броневская: Приключения тряпичной Бальбиси

И неплохо она, должно быть, посоветовала, потому что на другое утро обе уже рядышком сидели за работой.

Потом кума Забота прыгала по исколотым иглой бабусиным пальцам, попискивала в мыльной пене, а в конце концов шипела под горячим утюгом. Зато платье получилось как новое. Сидит бабуся у окна и дожидается сестрицы Заботы — Выручки.

Пришла наконец Анелька, та, что собиралась на свадьбу, а за Анелькой появилась у бабушки Латковской и долгожданная Выручка.

Примерила Анелька платье из красного шёлка и тут же купила. Выручка была не жирнее и не худее своей сестрицы — Выручки пана Аксамита. Но поскольку она уже здесь, то так она и останется в маленькой весёлой комнатке пани Латковской.

Купила бабуся целый литр керосину, чаю, сахару, взяла в лавочке солонины и крупы, а также целый пучок свёклы. Стоит сейчас эта свёкла на огне в котелке. Бабуся подбирает обрезки с полу. И красные шёлковые и ситцевые в цветочках. Потом вытаскивает из ящика стола лоскуток бархата, моточек чёрного шёлка и розовые тряпочки. Не то это труд для неё, не то забава!

Щёлкают блестящие ножницы. Там и сям мелькает острая игла. И вот из обрезков, из лоскутков получается трикотажное туловище, ручки, ножки… На розовом лице выскочил носик. Правда, чуть-чуть вздёрнутый. На голове выросли блестящие шёлковые косы. Лоскутки красного шёлка превратились в шёлковую юбочку.

А бабуся Латковская уже ищет что-то в своей жестяной коробке с пуговицами. Нашла две чёрные бусинки. Пришила одну — и тряпичная кукла тотчас же оглядела себя в стёклышках бабусиных очков. Пришила другую — кукла даже головой завертела, хотела что-то сказать, но пока у неё ещё не было рта. А как только бабуся вышила ей красный шёлковый ротик сердечком, она сразу же закричала:

— Ах, бабуся, какая же я красивая! Наведи только мне чем-нибудь румянец — не хочу я быть такой бледной!

Тем временем стала закипать на огне свёкла. Подпрыгивает, стучится в крышку котелка:

«Стук-стук, бах-бах, горячо как — страх!»

Посадила бабуся тряпичную куклу у горшка с цветущей геранью, а сама кинулась к котелку:

— Ой-ой, свеколочка моя! Пригорит ещё!

Задвинула бабуся заслонку в плите, помешала в котелке ложкой и снова призадумалась. Чем бы кукле этот самый румянец навести?

А кума Забота уж тут как тут:

— А может, свеколкой ей?

— Ай-яй, правда ведь! — обрадовалась бабуся. Зачерпнула поскорее блюдечком горячего свекольного соку, взяла лоскуток и ну наводить тряпичной кукле румянец, да такой, что рядом с ним сразу же поблёкла цветущая розовая герань! Может, это она от зависти — кто её знает…

Дело в том, что кукла и впрямь была очень красивая. Кума Забота и та улыбнулась ей — правда, только уголочком рта.

Сидит себе кукла около внезапно побледневшей герани и, попросту говоря, сохнет. А сама украдкой смотрится в оконное стекло, словно в зеркало. Тут пятнистый бархатный пёсик как залает:

— Гав-гав!.. Так нас с вами, моя панночка, стало быть, вместе понесут на продажу?

— Что такое? На какую продажу? Меня, такую красивую куклу, понесут куда-то там продавать?

— Мяу! — отозвалась тряпичная кошечка. — Не велика барыня! Будешь работать — маленьких детей забавлять…

Не успела кукла ничего возразить (а у неё безусловно нашлось бы сто и одно возражение), как вдруг ворвался ветер, и она — хлоп! — вылетела в окно.

— Бальбинка! Моя Бальбинка! — воскликнула бабуся и чуть не выронила из рук горшочек со свёклой.

Едва тряпичная Бальбися успела услышать своё только что наречённое имя, как в ушах у неё засвистел ветер и она козликом — скок! — с четвёртого этажа вниз. А там, внизу, стоял своей собственной персоной кудлатый Азор. А может, не Азор, а Букет? Но кто спрашивает пса-приблуду, пса-бродягу, пса-горемыку, как его зовут? Всюду его кличут одинаково, очень кратко, но зато выразительно: «Пшёлвон!»

И вот именно этот кудлатый дворняга обходил в тот день все дворы, все помойки Голубиной улицы. Рылся, искал… Вы спросите, что он искал? Да уж не ветра в поле: на что голодному псу ветер! Искал он костей, хлебных корочек и вообще чего придётся. Ведь в его собачьем роду хорошо знают пословицу: «Голод не тётка — пирожка не подсунет». Это нередко говаривала или, вернее, тявкала, ещё его прабабка.