Андрей Зинчук - ОЧЕНЬ Петербургские сказки

…а Старичок все дул и дул. Уже и сама труба покрылась тонким налетом инея, отчего Старичок зябко перебирал пальцами, а люди все стояли и слушали чистый голос, и им казалось, что он просит их остановиться, потому что хлопотливая Очень уже… (всего несколько минут назад!) кончилась и им некуда больше спешить. И люди оглядывались, и снимали шляпы, и приветствовали друг друга:

кто-то кого-то взял под руку, а тот – другой – доверчиво склонил голову к его плечу;

кто-то нагнулся и поднял оброненный в суматохе зонтик и отдал его хозяину;

кто-то уступил в трамвае место Беспокойной Старушке, а она все вскакивала и выглядывала из окна, и бормотала, вытирая платочком сухие губы:

– Экий он… Экий он… – и не находила слов.

А потом вдруг нашла Очень старое:

– Экий он… пионэр! – застеснялась и успокоилась.

…а кто-то просто улыбнулся.

Регулировщик спрятал свою полосатую палочку в карман и подошел к ожидавшей его Девушке.

В киоске разобрали все газеты, даже поза-поза-позавчерашние, и Продавец не брал за них денег.

Задумчивому Дворнику (как выяснилось, студенту филологического факультета Университета) проходящий мимо Художник (студент Академии художеств) нарисовал мелком на асфальте большой Чайный Клипер.

Все вместе завели и столкнули с трамвайных путей старенький "Москвич" Неудачника.

А маленькая труба пела и пела: – Ру-ру-ру-ру! Ту-ру-ру-ру! И все, кто слышал ее голос, понимали, что беспокойная Очень и в самом деле кончилась… Но Зима не сможет одолеть Город – на этот раз вслед за Оченью настанет теплое волшебное Лето.

И оттого вновь ударил в ладоши Дождь!

Piano (негромко).

Дождь – славный,

на тонких ножках – Дождь,

Дождь лукавый,

грибной,

озорной,

чудный

Дождь.

Ну а что же Старичок? Видели, как он спрятал свою трубу во внутренний карман пиджачка и устроился в углу площади на газетах.

Шел дождь. Что было вполне обычным явлением для этих северных мест: под дождем мокли необозримые луга и простирались необозримые болота. А вкруг болот, в свою очередь, стеной стояли такие же необозримые леса. За лесами, за лугами и за болотами на севере необозримой страны неподалеку от большого Очень красивого Города, за свалками и совхозными полями, в стороне от дачных поселков укрылся от чужих взглядов еще один лес – Колдовской, тайный. А начинался он с высокого песчаного косогора, где шумели под ветром сосны…

Колдовским лес прозвали потому, что хоть и знали о нем многие, но далеко не все в нем бывали. Не оказался он нанесен и на карту области. Нечего и говорить о том, что не видно было лес и с самолета – как-то уж очень удачно закрывали его туманы и облака. Со спутников и с помощью радаров также не удавалось его засечь – не отражались от леса посланные локаторами радиолучи, исчезали в нем без следа. Даже вездесущие и всезнающие военные мало что могли о нем рассказать. Поэтому много препятствий, зримых и незримых, вставало на пути любопытствующего, во что бы то ни стало решившего забраться сюда. Но бывало и наоборот – не успевал новоприбывший сойти с подножки рейсового автобуса, как почти сразу же перед ним в зеленой стене леса открывалась тропинка, ведущая в чащу, по которой и устремлялся путешественник вперед.

Как уже было сказано, не всякого принимал лес. Выбирал он людей по каким-то известным лишь ему одному признакам. И поэтому если вдруг кто и появлялся на его окраине – норовистый и целеустремленный, – того не допускал лес до своей сердцевины: водил, плутал, пугал лешим, а то и водяным. И норовистый и целеустремленный, несолоно хлебавши, долго-долго выбирался из леса, проклиная колдовское его устройство.

Но птице и зверю было в лесу свободно. Скрывалось тут зверье от охотников, от браконьеров, от злых мальчишек. Выводило потомство.

Зато всегда пускал лес хороших мальчишек и хороших девчонок. А с ними иногда пускал и взрослых.

Тысячу лет стоял он, простоял бы, наверное, и больше. Но что-то вдруг разладилось в колдовском механизме леса, стало давать сбои: дело дошло до того, что чужие сомнительные люди неизвестно как появились однажды на Солнечной поляне, в самом центре Колдовского лесного мира. А потом случилось и вовсе страшное – в лесу начались порубки…