8
— Ну вот, размечтался… Без остановок, — упрекнул себя Илья, пристраиваясь на обочине. Нехотя, с ус-талой медлительностью полез в карман за документами.
Молоденький сержант подбежал к машине, козырнул.
Илья протянул ему через спущенное стекло бумаги.
— Нет, нет — запротестовал сержант и, смущаясь, объяснил. — Я не за этим… — Он понизил голос и почти заговорщески, а более умоляя, попросил. — Возьмите попутчицу до города.
Только теперь Илья вспомнил — рядом с сержантом стояла женщина. Он ее подсознательно зафиксиро-вал: пожилая; валенки с калошами; неопределенного цвета старинное плюшевое пальто с большим ци-гейковым воротником; шаль; какая-то сумка, — шоферская привычка фиксировать в тайниках памяти все вокруг дороги, не утруждая глаза разглядыванием деталей, но и не упуская ничего. И еще, тоже по при-вычке, безошибочно определил: — Новенький, еще просит. — Уже о сержанте.
Илье не хотелось отказывать этому застенчивому пареньку, не уяснившему пока магического действия серой формы, когда и самая безобид
ная просьба воспринимается как приказ, не терпящий возражений.
— Я бы с удовольствием, — подавляя раздражение за вынужденную остановку, извинился он и кивнул назад, на кузов, забитый дорогим товаром, — но… ты видишь, какой груз у меня?
Сержант понял, что ему отказали, и вовсе растерялся. Надо бы уйти, но уйти, не сказав каких-то слов, он не мог. А слова потерялись. Он попытался отыскать их, сказать водителю и загладить неловкость.
Илья тоже чувствовал неловкость. Ему требовалось оправдаться. Почему? Да не виноват перед ним этот паренек, с любой стороны не виноват: ни тем, что остановил — нужда заставила; ни тем, что в форме, и к форме его доверия нет — не им порастрачено; он, может, затем и надел ее, что мечтает доверие это вернуть, знает, что непросто сделать это, знает, что поважней его старались и настарались. Многих повы-гоняли — а всех ли? Ложку дегтя поднатужься — и уберешь. А запашок долго не выветрится.
Каждый чем-то замаран. Но зачем я, зачем мы готовы на одного человека всю грязь вешать?
Илья искоса глянул на сержанта.
Мы с ним не встречались. И, как знать, может не встретимся больше. А уже разделены, глаза прячем. Кто друг другу? Не друзья, не враги, — просто люди. Он на своем месте, я на своем. И каждый свое место соблюдает. Сегодня он ко мне — я отказал. Инструкция! За-а-прет. Завтра я к нему — и он мне откажет. Даже если и нет на то инструкции — все одно откажет, отомстит за ту инструкцию, по которой стоит он здесь и не знает: что делать?
— Не положено мне попутчиков брать… Даже тебя не положено.
— Я понимаю, — обрадовался сержант живому слову. Он знал теперь, что сказать и слова эти не будут унизительны. — Извините, что задержал.
Выбрасывая далеко вперед худые длинные ноги, он ушел.
Илья склонился к баранке и прикрыл глаза.
…Дали ему старенький "газик" и прикрепили к винному заводу. Дважды в неделю отвозил он груз в го-род; изредка трясся по разбитым проселкам в окрестные деревушки — обслуживал магазины. За каждый рейс: за ходовой товар, дарующий выручку, план и навар; за помощь в разгрузке, получал свои законные бутылки, и от этого обилия, от всегдашнего домашнего запаса, смотрел на водку равнодушно, не сделался рабом ее. Но хозяйство поднял крепкое. Потихоньку выстроили с отцом новый дом под железной крышей, теплые стайки и баню, уложив листвянкой три нижних венца. Купить для стройки тес, жерди, кирпич — да мало ли нужно? — не по карману, а более — хлопотно. А вот выменять — пара пустяков. Сами к дому под-везут, разгрузят в оградке и еще благодарят "за уважение". И не только лес или бутовый камень. Не пе-реводились в доме ни сено, ни дробленка — хоть свиноферму открывай — с голоду не помрут.
Илья знал, откуда все берется. Но себя к ворам не причислял — он то за все расплачивался! И не воро-ванным. Честно заработанным, выданным ему за труды — уберег от боя.
По субботам, нахлеставшись в бане березовым веником с пихтовым вставышем, позволял себе, если с утра не в рейс, стаканчик. Аннушка смотрела с умилением и тихой радостью. Она справляла этот день как обряд, берегла его, молилась на него, мечтая сохранить до скончания жизни. Готовила мужу любимые кушанья — пельмени с рубленной картошкой, грибами, капустой; студень, и опять грибы, капусту, но уже в постном масле, соленые, в бело-голубых колечках лука. Для порядку, выждав, пока муж разопреет от стопки, закусит, "чем бог послал" и откинется на спинку венского стула, поглаживая округлившийся живот и шумно вздыхая раскрытым ртом насыщенный соленьями воздух, она возьмет со стола бутылку и угодли-во спросит, заглядывая в глаза:
Читать дальше