Линор Горалик: Несколько (довольно странных, если вдуматься) историй про царя Соломона [Сетевой вариант]

И тут, совершенно неожиданно, на несчастного ювелира снизошло озарение. Позже он рассказывал друзьям, что это озарение было настоящим ханукальным чудом; правда, друзья были склонны считать ханукальным чудом скорее тот факт, что кот ювелира, эта ленивая толстая тварь, неожиданно подняла попу с пола и отскочила в сторону. Так или иначе, несчастный ювелир немедленно перестал быть таким уж несчастным. И бросился в свою мастерскую — чего-то там клепать. И даже забыл, что он больной еврейский мужчина. К счастью, такое с еврейскими мужчинами тоже иногда случается: уж если они решат чего клепать, то про всё забывают. Клепают, клепают, всю ночь клепают…

Так что на следующее утро, когда царь Соломон проснулся ещё ангинистее и несчастнее прежнего, кинул тапочкой в дверь, чтобы явился Азария, и принялся вместо вкусных пончиков терпеливо поглощать омерзительное молоко с содой, которое Азария считал полезным при ангине, ювелир был уже тут как тут. И как только царь Соломон согласился его принять, этот самый ювелир протянул царю очень простое золотое кольцо.

— Хм, — сказал царь немного разочарованно.

— Внимательнее, внимательнее, ваше величество, — снисходительно сказал ювелир. Он уже ничего не боялся, как это часто бывает с еврейскими мужчинами, которые всю ночь клепали.

— Хм, — заинтересованно сказал царь Соломон и поднёс кольцо поближе к глазам. И увидел, что внутри кольца аккуратно высечены четыре коротких слова:

И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ.

Царь Соломон даже при ангине оставался всё-таки очень, очень, очень мудрым человеком. Он прислушался к своему несчастному горлу, потом ко вкусу мерзкого горько-солёного молока во рту, потом к раздраженному сопению своего секретаря Азарии, страшно недовольного тем, что царь болеет, вместо того чтобы работать, — и засмеялся.

— Вещь! — хрипло, но довольно бодро сказал царь Соломон.

— Молочко-то работает, — сказал секретарь Азария ехидно. — Голосочек-то прорезался у нас, а? Молочко-то мы, значит, не хотели пить, выпендривались. Не работает, говорили, молочко. А голосочек-то — вот он. Слушаться надо, ваше величество, знающих людей. — И секретарь Азария постучал пальцем по бумажкам, как бы намекая, что и в государственных делах хорошо бы слушаться знающих людей, а не только в вопросах лечения больного горла. Азария тоже был еврейским мужчиной. Он никогда не умел вовремя остановиться.

— Прав оказался, да? — вкрадчиво спросил царь Соломон. — Приятно, да? Радуешься, да?

— И пожалуйста, и радуюсь, — самодовольно сказал секретарь Азария, не умевший вовремя остановиться.

— А ну-ка прочитай, что написано! — сказал царь Соломон и сунул новое кольцо прямо под горделиво задранный нос своего несносного секретаря Азарии. И Азария прочитал:

И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ.

И немедленно скис.

— Вещь! — сказал очень довольный царь Соломон все ещё хриплым, но, безусловно, бодрым голосом, и с удовольствием надел кольцо на палец. И это кольцо служило царю Соломону ещё много, много лет.

Правда, тут надо честно сказать, что на протяжении этих самых лет царь Соломон немного лукавил. Когда всё было хорошо, он старался про это самое кольцо не думать. А когда всё было плохо, он думал про кольцо и про надпись на нём с большим удовольствием.

В одно прекрасное утро царь Соломон сидел, как положено нормальному царю, на высоком царском троне и писал очередную притчу. Соломон старался быть мирным, добрым царём. Когда ему хотелось чего-нибудь завоевать, или там разрушить, или просто отколошматить кого из свиты, как это с царями бывает, он делал глубокий вдох, потом медленный выдох — а потом садился на трон и принимался писать очередную притчу. Всего царь Соломон написал почти тысячу разных притч. Из чего мы делаем вывод, что вообще-то царь Соломон был человеком страстным, но держать себя в руках умел.

Неизвестно, чего такого воинственного хотелось царю Соломону в это конкретное утро, но писал он очень сосредоточенно. У ног царя Соломона сидел его верный полководец Ванея и играл в интересную интеллектуальную игру: кидался орехами в придворного кота Валерия. Валерий стонал. При очередном кошачьем завывании царь Соломон сделал глубокий вдох, потом глубокий выдох, а потом сказал Ванее: